Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

А связанный Семен Бойко лежал на полу. Но в эти минуты Семену еще не суждено было умереть. Генка забыл о нем в горячке боя.

Потом с потолка посыпалась штукатурка – пули пересекли его по диагонали, оставив след в виде множества черных точек. Это кто-то из немцев догадался влезть на чердак и выстрелить сквозь потолок.

Гаснущим взглядом Генка обвел комнату. «Вот и все», – подумал он и удивился, что нет в нем ни сожаления, ни горечи. Все отошло куда-то и вдруг исчезло совсем.

Немцы ворвались в комнату. Офицер подошел к дивану, увидел торчащие ноги Семена.

– Встать! – приказал он по-русски.

Семен поднялся, сказал, радостно улыбаясь:

– Вот, связали меня, сами можете видеть. Они – враги! А я – друг! От расстрела я убежал, от большевистского, можете поверить?

Офицер слушал внимательно и дружелюбно:

– Тебя отведут в комендатуру. Если не лжешь – будешь доволен.

– О-о! – захлебнулся Семен. – Мы с вами таких дел понаделаем! Таких дел.

Солдаты вывели его на крыльцо и, встав по бокам, повели. Когда повернули на соседнюю улицу, где-то совсем рядом слабо хлопнул пистолетный выстрел. Семен схватился за грудь, крикнул:

– Клавка, сволочь, нашла-таки, – и повалился на конвоира. Тот отскочил и, прижав автомат к животу, дал очередь. Тут же негромко ударил второй выстрел, и конвоир рухнул рядом с Бойко.

Второй солдат выжидал. Он держал автомат наизготове, выцеливая неясную человеческую фигуру на противоположной стороне улицы.

Фигура приблизилась. И тогда солдат отчетливо увидел женщину с пистолетом в руке.

– Хальт! – истерично выкрикнул он. – Хальт!

Женщина начала поднимать пистолет, и немец дал длинную очередь. Женщину словно переломило.

Солдат подошел к ней, ткнул дулом автомата в обмякшее тело.

Клавдия захрипела, и тогда он пристрелил ее одиночным выстрелом.

Трупы окружили немецкие солдаты. Рассматривая убитых, они возбужденно галдели, наверное, обсуждали случившееся. Кто-то из них попытался вытащить из руки Клавдии пистолет и не смог.

Офицер что-то приказал, солдаты построились и, подняв трупы на плечи, двинулись в сторону комендатуры. Когда до нее оставалось метров сто, тяжело загрохотало, к светлому вечернему небу поднялся столб ослепительно белого пламени, и здание комендатуры рассыпалось, словно было сложено из детских кубиков.

Сюрприз начальника милиции сработал вовремя.

Взрывная волна отбросила немцев. Когда офицер подбежал к сорвавшимся с петель дверям, он увидел труп Ерохина.

Взрыв на улице Сталина спас Машу. Шульц повернул обратно, не дойдя до ее дверей всего несколько шагов.

А спустя час Маша уже стояла перед одноэтажным домиком на окраине города, найдя его по адресу, который сообщил Генка «на самый крайний случай». Это была явка городского подполья.

Домик стоял на холме, город остался далеко внизу. Он был молчалив сейчас, этот город. Он присматривался. Но он уже сказал свое первое слово. И это веское слово объявило фашистам беспощадную, непримиримую войну. Не на жизнь, а на смерть.

Звонок прозвучал отрывисто и резко. С трудом приподняв отяжелевшую голову, Коля протянул руку и снял трубку телефона. Третью ночь подряд он ночевал в своем кабинете, на Петровке.

– Полковник Кондратьев. – Коля с трудом подавил зевоту.

– Клычков говорит, из секретариата товарища Щербакова. – Голос в трубке сел, послышались щелчки и хрип, связь работала плохо. – Александр Сергеевич ждет вас через пятнадцать минут.

Вызывал первый секретарь МГК. «Что-то случилось», – подумал Коля, на ходу застегивая ремень и поправляя кобуру с пистолетом. Включил радио:

– …западном направлении ухудшилось, – говорил диктор. – Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону…

«Это у Подольска», – решил Коля. Накануне, в специальной сводке Информбюро, с которой познакомил его начальник управления, было сказано, что в районе Подольска создалось угрожающее положение.

Коля вышел к подъезду. Только-только рассвело, и шофер спал, склонив голову на руль.

– В горком партии, – Коля тронул его за плечо, и шофер, озираясь спросонок, привычно щелкнул ключом зажигания:

– Как дела, товарищ полковник? Что слыхать?

– Ты нажми, Горохов. Я опаздываю.

По Петровке спустились до Кузнецкого моста и повернули налево. Вверх по Кузнецкому, к Сретенке, медленно двигался поток людей. Старики, женщины, дети катили коляски с пожитками, в руках у многих были чемоданы, узлы.

– Тронулась Москва, – вздохнул шофер. – К тому идет, что сдавать будем, товарищ полковник?

Коля пожал плечами:

– Какая сорока принесла тебе эту весть, Горохов? В городе трудно с водой и продовольствием, возможны интенсивные бомбежки. Лишние люди в такое время – помеха.

– Ну-ну. Дай бог. Однако у меня мнение другое.

– А ты держи его при себе. Сам не паникуй и другим нервы не трепи.

«Что скажет Щербаков? – думал Коля, невольно задерживая взгляд на движущейся толпе. – Хорошо, если бы сказал он то же самое, что и я Горохову».

…В подъезде МГК чекист из комендатуры проверял документы. Поднимаясь по лестнице, Коля обратил внимание, что вместе с ним идут еще десятка полтора людей в полувоенной одежде и в форме войск внутренней охраны НКВД. В кабинете Щербакова было тесно. По предыдущим визитам Коля знал, что здесь всегда большое скопление людей, но сегодня и в самом деле яблоку негде было упасть. Из соседней комнаты вышел Щербаков, гул разом смолк. Все напряженно ждали. Видно было, что Щербаков, всегда спокойный, невозмутимый, на этот раз с трудом сдерживает волнение.

– Товарищи, – сказал он негромко. – На фронте создалась такая ситуация, что угроза немецкого вторжения на окраины Москвы стала достаточно реальной. – Он жестом оборвал начавшийся шум и продолжал: – Оборона Москвы – дело решенное, товарищи. Москвы мы им не сдадим. Но положение чрезвычайное, и оно потребовало от нас принятия чрезвычайных мер. – Он замолчал, обводя взглядом собравшихся. На этот раз все напряженно молчали. – Только что товарищ Сталин подписал постановление ГКО о введении на территории Москвы и пригородов осадного положения, – тихо закончил Щербаков.