Марина Островская - Черная вдова

Привыкнув к полумраку, Наталья разглядела что-то около двух десятков пар глаз, воззрившихся на нее с назойливым вниманием. К прекрасному полу обитательниц камеры можно было отнести с большой натяжкой. Здесь подобрались женщины разных возрастов и наций: от двадцатилетней скуластой азиатки с раскосыми глазами и черными как смоль волосами до седовласой старухи трудно определимого возраста, с одутловатым лицом от непомерного количества выпитого за всю жизнь алкоголя.

Напряженная сцена разглядывания новой обитательницы длилась несколько минут, а затем женщины, словно по команде, враз потеряли к вошедшей всякий интерес. Кто-то закрыл глаза и перевернулся на другой бок, кто-то продолжил прерванный разговор.

Никто не подошел к Наталье, не поздоровался, не предложил места, не поинтересовался, кто она и откуда. Так встретили бы пассажирку трамвая, которая вошла в салон, чтобы покинуть его спустя несколько остановок. Это была не зона, где обитатели камер вынуждены жить вместе на протяжении долгих лет, а всего лишь следственный изолятор, где состав обитателей меняется почти каждый день.

Когда на Наталью перестали обращать внимание, она почувствовала облегчение. Постояв немного у входа, она огляделась и, понимая, что в камере нет места не то что прилечь, но и присесть, отошла подальше от смердящей «параши» и опустилась на корточки у крайних нар. Опершись спиной о прохладную стену, она закрыла глаза и попыталась успокоиться. Мысли роились, хаотично сменяя друг друга.

«Проклятие, вот я и оказалась под замком… — пронеслось в голове. — Всегда старалась не думать об этом, а все-таки избежать не удалось. Как это мерзко, тяжело и унизительно! Неужели к этому можно привыкнуть?!»

Картины из давно забытой, казалось, юности возникли перед ее глазами.

Она вспомнила отвратительное лицо тетки, которая, недвусмысленно сопя и дыша перегаром, говорила ей хриплым голосом в тот злополучный вечер, перевернувший всю ее жизнь: «Итак, девочка, школу закончила, а значит, стала взрослой. Теперь ты не будешь жить у меня нахлебницей. Ты мне за все заплатишь, за все те годы, которые я кормила, обувала и одевала тебя. До сих пор я тебя не трогала, фифа, но теперь ты будешь делать то, что я захочу. А хочу я знаешь что… Мне нужна твоя любовь, крошка. Теперь мы будем спать в одной постели. И каждую ночь заниматься любовью. Я научу тебя этому. Не кривись, дура! Ты не понимаешь, от чего отказываешься. Женская любовь — это не мерзкий секс с грязными, вонючими, потными мужиками… Мы, женщины, — существа, созданные для любви, а не для секса,мы созданы друг для друга…» Она протянула руки, заключила Наташу в объятия и впилась долгим поцелуем в ее губы.

Семнадцатилетней девушке показалось, что она сейчас же умрет от стыда и отвращения. Стараясь превозмочь гадливость, она изо всех сил дернулась и вырвалась из липких объятий опекунши. «Ах ты, сучка! — завизжала та, рассвирепев. — Я тебе покажу, гадина, как должно себя вести!»

Она хотела схватить Наташу за волосы, но девушка увернулась и с яростью толкнула на Лялю журнальный столик, стоявший рядом. На пол посыпались пустые бутылки, со звоном бились рюмки, стаканы, тарелки с засохшими остатками пищи — до глубокой ночи у Ля-ли Кошелевой веселились ее подопечные.

Ринувшаяся на племянницу тетка споткнулась о неожиданно возникшее препятствие, упала на одно колено и взвыла от боли: "Дрянь! Убить меня хочешь?

Вижу, с какой ненавистью ты на меня смотришь… Знаю, ты давно об этом мечтаешь. Вот она, благодарность за все добро, которое я для тебя делала! Ну ты у меня попляшешь!.."

Девочка бросилась в коридор, но Ляля догнала ее и схватила за ворот застиранной почти добела джинсовой куртки. «Отцепись от меня!» — с ужасом и отвращением закричала Наташа и изо всех сил оттолкнула жаждущую любви родственницу. Тетка пошатнулась, потеряла равновесие, и Наташа ударила ее в грудь.

Ляля не устояла на ногах и, взмахнув руками, влетела через раскрытую дверь в ванную комнату. Падая, она ударилась затылком о чугунный край ванны. В наступившей вдруг тишине, казалось, еще звучал гул удара. Тетка осталась лежать на кафельном полу без движения.

Наташа замерла и со страхом и недоверием одновременно смотрела на застывшее тело. Увидела, как из-под запрокинутой головы стало расползаться по кафельной плитке кровавое пятно. Девочку сковал ужас.

«Ляля… — не своим голосом позвала она. — Тетя Ляля!» Тетка не отзывалась. «О боже! Я убила ее!..» — промелькнула страшная мысль. «Ляля!» — Она бросилась перед теткой на колени, обхватила ее за плечи. Голова Кошелевой безжизненно завалилась набок, и из-под полуприкрытых век на Наталью посмотрели безжизненные глаза.

Девочка с криком отпрянула и, выскочив из квартиры, бросилась вниз по лестнице.

Говорят, преступника всегда влечет на место преступления. Но это явно не о Наташе. Убежав из дома, где провела десять долгих лет, она больше никогда туда не вернулась. Воспитанная в обществе, где привод в милицию означал для молодой девушки крушение всех жизненных планов, в свои семнадцать лет она была абсолютно уверена, что за смерть тетки ее неминуемо должны расстрелять.

Но умирать Наташа не хотела. Не хотела также провести в тюрьме молодость — лучшие годы жизни. Бредя по ночному Калининграду, она понятия не имела, что ее ждет.

Знала только определенно, что дорога назад для нее закрыта. Знала и то, что ей нельзя появляться ни в порту, ни на вокзалах, — там ее будут искать в первую очередь. До утра она пряталась по дворам, стараясь не показываться в освещенных местах.

Вскоре встало солнце, затем на маршруты выехали первые троллейбусы и автобусы. Чуть позже появились Толпы заспанных людей, спешащих на работу.

Наташа ощутила голод. Она поняла, что без посторонней помощи ей не обойтись, и, порывшись в кармане куртки, нашла двухкопеечную монету. Позвонила из телефона-автомата своему школьному другу. Объяснив ему кое-как положение, в котором оказалась, попросила помочь ей.

Они встретились возле чудом уцелевшего после тотального уничтожения центра города готическим собором, рядом с могилой философа Канта. И тут Наташа, дав волю слезам, рассказала парню обо всем.

Тот отвел ее к своему старшему товарищу, который жил один — отец его был в плавании, а мать уехала к родителям куда-то в Центральную Россию.

Квартира моряка на это время превратилась в настоящий молодежный притон.

В каждой комнате сидела компания. Кто-то пил вино, кто-то просто слушал музыку, а в одной из комнат стоял резкий запах анаши. Здесь правили бал длинноволосые парни и мало отличавшиеся от них по внешнему виду девушки с остекленевшими глазами. Заводилой у любителей кайфа оказался некий Юра, приехавший погостить в Калининград из Риги.