Сергей Яковлев - Драйверы

Где-то через полчаса мы миновали красивый город имени незабвенного Александра Сергеевича Пушкина и часиков в десять выехали на Московское шоссе. Ну, а дальше — просто: направо, налево, снова направо — огородами, огородами — и к Котовскому.

Борька выбрал маршрут через Саблино на Мгу, и дальше — через пригородный Кировск — на Мурманку.

Дизель тянул ровно, спокойно. Машина — зверь…

Немножко покидывало на ухабиках — так это Россия. У нас других дорог и не бывает. И на Мурманке кидать будет.

Я помню, там несколько таких приколов было! Закачаешься. Идешь, идешь — дорожка ровная, на горочку взлетаешь и вниз, а там, где болотце, тебя ка-а-к… Ну, да ладно.

А вокруг было белым-бело, и на бескрайнее полотнище бледно-голубого на востоке неба из-за горизонта медленно восходило оранжевое зимнее солнце. Лепота. Красотища.

«Колхозы-бля, совхозы-бля… — природа. Лишь портят эту красоту сюда приехавшие тунеядцы, бля, моральные уроды…»

Я давно заметил, что в городе небо почти всегда тучами затянуто, а за городом — наоборот. Стоит пару десятков километров от Питера отъехать — и ни облачка, ни тучки. Парадоксы природы, или субъективность восприятия? Что-то в этом есть загадочное. В общем, бескрайние совхозно-колхозные заснеженные поля сияли нестерпимой белизной, блин, под яркими лучами восходящего зимнего светила.

Едем, мчимся… Ахмет все время настороженно помалкивает. Наверное, все еще обижается и остерегается нас. Напряженный какой-то парнишка стал.

Зря, между прочим. А с другой стороны — откуда же ему знать, какие мы с Борькой хорошие ребята и ничего плохого в мыслях не держим? А может, он просто молчаливый? Ну, молчи, раз хочется. Мы тоже помолчим.

Я снял куртку, расшнуровал свои высокие ботинки и залез назад, в спальник. Устроился там поудобнее, и вдруг меня до копчика пронзила мысль… Я же не предупредил Борьку, что в рейсе я не Серов, а Зайцев! Дурак дураком и уши холодные. Конспиратор хренов.

Пришлось срочно исправлять ошибочку — достал из куртки шариковую ручку и на своей пачке «Беломора» написал Бобу: «Для Ахмета я — Зайцев!». Потом вытащил папиросу, закурил и с левой стороны, возле дверцы, чтобы не беспокоить нашего маленького узкоглазого друга, передал пачку Борису — покури. Боб глянул на мои каракули, кивнул своей большой башкой, тоже закурил и вернул мне пачку. Я тут же и зачирикал свою «маляву», уничтожил следы.

Ахмет наконец-то слегка зашевелился, видно, перестал на нас с Борькой обижаться, оживился немного, в сумку свою полез.

— Витя, Боря — есть-пить хотите?

— Есть вроде бы и рановато еще, а вот попить — в самый раз, — сказал Борька.

Ахмет вытащил из сумки двухлитровую пластиковую бутылку минералки, налил в пластмассовый стаканчик, предложил Борьке, потом мне. Попили. Я докурил папиросу и решил наконец-то заснуть…

— Все, мужики, вы как хотите, а я — баиньки. Покемарю пару часиков. Боб, разбуди в двенадцать. Только не позже, а то у меня голова разболится, если я днем лишнего пересплю.

— Спи Витя, — сказал Ахмет. — А я тихонько песни петь буду, чтобы Борису спать не хотелось.

— Мне, дорогой, за рулем спать никогда не хочется, даже ночью. Привычка. Водитель-дальнобой, знаешь ли, за рулем засыпает только раз… Как минер, который тоже только раз ошибается. Тех, кто за рулем засыпает, хоронят. Если остается что…

Сильно сказано. Это он сурово загнул, достойно.

— Борис Евгеньевич, — сказал я, — толкнув в массы такую героическую фразу, надо обязательно поворачиваться к толпе своим медальным профилем и замирать. Хотя бы на мгновение, чтобы все прониклись. Или — другой вариант — изобразить на лице полуулыбку — знаешь, так чуть-чуть, уголками губ, как Брюс Виллис, и задумчиво покачать головой. Вздохнуть тяжело можно, но не в полную силу, а тоже — сдержанно. Ты это умеешь. Как бы вспоминая что-то из своего героического прошлого. Например, ту консервную банку, которую ты ногой пинал в одном потайном уголке…

— Ты неряха и пачкун, — грустно ответил Борька. — Лодырь ты беспечный. Потому ты не достоин любви моей вечной. Всегда ты, Витька, все опошлишь. Любой самый светлый душевный порыв и самый чистый образ стараешься в грязь втоптать. Ты — жалкая, ничтожная личность. А знаешь ли ты…

— Ага. Я — знаю. Я давно все знаю. Лет сорок уже. Что поделаешь — драгуны-с, хамье-с.

— Вот, вот, — обрадовался Борька. — Я же и говорю: свинья и пошляк.

— Кто? Я? А кто в пионерском лагере в девчоночью раздевалку на пляже подглядывал? Кого вожатая за этим делом застукала?

— Ну ты гад, Витька. Нашел, чем уколоть, — Борька покачал головой, словно ему стало неловко за меня. — Это же еще в детстве было…

— На мой взгляд, ты с того времени не сильно изменился. Я имею ввиду, внутренне. Погоди, я еще Верке об этом эпизоде расскажу. А может, и еще кое о чем.

— О чем?

— О том…

— Не понял… Это что — намек?

— Ага. Конечно, намек. На всякие там гаражи, машины, рулетки… Нам с ней есть, о чем поговорить.

— Это — шантаж. Шантажируешь, спекулянт паршивый?

— Пока нет, но могу… Посмотрю на твое поведение.

Боб хмыкнул, но промолчал.

— Ну, я все равно вам песни петь буду, — назойливо продолжал Ахмет, затихший на время нашей легкой перебранки. Вот еще птица-кенарь на нашу голову объявилась! Неймется ему, петь хочет наш маленький узкоглазый друг… Сейчас затянет какую-нибудь народную азиатскую типа: «Сяо-ляо-вей мой, сяо-ляо-вей. Гао-ляо-сись-тый сяо-ляо-вей…».

— А что петь будешь? — настороженно поинтересовался Боб.

— Разные песни. И ваши, русские, и наши… — в ответ на это Борька сделал на лице вежливую улыбку. — Ну, пой. Попоешь немного, потом я спою что-нибудь, потом — опять ты… Так с песнями и домчимся, — Борька опять дружелюбно оскалился.

«Нечего рожи корчить, друг мой, — подумал я, созерцая в зеркало его гримасу. — За восемьсот баксов наш Ахмет может в кабине позволить себе даже и на рубабе или зурне что-нибудь душевное сбацать. Или какие у них там еще народные инструменты есть? Имеет право. И будем терпеть. Такая наша драйверская доля».

Ну, а надоест сильно — пасть скотчем заклеим…

К концу дня Маге стало ясно, что шанс проследить машину с конфискованной у Эдика «Зубровкой» через посты ГАИ очень незначительный. Машина или уже выскользнула из города, или нет. Уверенности ни в том, ни в другом не было. Но чтобы отследить как следует, потребовалось бы несколько дней и ночей на каждом посту держать группы. Столько свободных людей даже у Маги не было.

После разговора с Эдиком Иса очень недвусмысленно приказал Маге: водку нужно найти.

— Понимаешь, Мага, — сказал Иса, — Эдик, хоть и армянин, все же — наш человек. Он с нами много лет делится долей, и надо ему оказать помощь. У него сейчас очень сложное положение, он людям денег должен, а тут еще это. Ты или найди водку и накажи виновных, или… сделай так, чтобы другие люди, которые нам, как Эдик, платят, не думали о нас плохо. Не надо, чтобы нас люди уважать перестали. Чтобы никто не говорил, что ребята Исы деньги просто так берут. Понимаешь?