Кирилл Шелестов - Погоня

— Как только объявит перерыв, ты дергай в эту конуру, где вас поселили, — принялся объяснять ему Плохиш. — Найди там пару кисок, только почище, с помойки не подбирай, и вези их ко мне в номер. А я после банкета к вам добавлюсь...

— Что ж мне банкет пропускать? — забеспокоился Топорков. Из-за отсутствия передних зубов он пришепетывал и проглатывал часть звуков, а когда волновался, то говорил и вовсе невнятно.

— Да тебя все равно туда не приглашали!

— Я думал, с тобой проскочу...

— Не надо за чужой счет понтоваться, — внушительно заметил Плохиш и повернулся к чиновнику: — Сколько у вас телки просят?

— Дорого! Долларов по пятьдесят за ночь! Минимум.

— По пятьдесят за ночь?! — не поверил своим ушам Плохиш. — Наши за час сотку ломят! Надо к вам перебираться. Топор, братан, вот тебе на пойло и хавчик купи... Только не шикуй!

— Маловато будет, — заметил Топорков, принимая деньги.

— Ты что сюда жрать приехал?

— А вдруг девчонки вперед попросят?

— А ты не давай! Скажи, друг придет, всем заплатит. — Подозрительный Плохиш хотел быть уверенным, что лучший экземпляр достанется именно ему. — Ты им за-место бабок стихи прочти, ты же много стихов знаешь. На Чукотке по пьянке ты мне какую-то шнягу задвигал, забыл уже?

— Это не шняга! Это поэма моего сочинения.

— Да ладно, не гоношись, — примирительно хлопнул его по плечу Плохиш. — Путевая поэма. Только больно длинная, уши вянут.

Плохиш столь бесцеремонно обращался с Топорковым не потому, что был таким уж неотесанным грубияном, просто ему нравилось доводить Топоркова до белого каления, когда тот лез в бутылку, грозил порвать с Плохишом все отношения и улететь назад, в Москву. Улететь он, конечно, не мог за неимением денег, и оттого его гордость ужасно страдала. Мать Топоркова служила когда-то домработницей у Пастернака. На этом основании он считал себя потомственным интеллигентом и артистической натурой. Плохиша он в глубине души ненавидел, но, кроме Плохиша, ему никто не наливал.

На банкете магаданские чиновники пили много, плясали, братались и пели песни — словом, гуляли, будто в ожидании скорого конца света. Надо признать, с учетом их долгов перед энергетиками у них были к тому основания. Нагрузились все, включая магаданского губернатора. Когда раздались первые залпы праздничного фейерверка, толпа с криками высыпала на улицу и на балконы. Магаданский губернатор обнял Лисецкого за шею и удержал за столом.

— Мы с тобой, Егорка, завтра на минеральные источники съездим, — пообещал он, дыша луком в красивое лицо Лисецкого. — Там купели такие оборудованы, специальные, в каждой свой источник, а температура у всех разная: где тридцать градусов, где сорок, где шестьдесят. От многих неизлечимых болезней помогает, научно доказано. Люди к нам со всего света приезжают, особенно японцы. Мы с тобой тоже полечимся... от похмелья, ха-ха! Крабов свежих поедим. Ты, небось, забыл, когда дальневосточных крабов ел? А «пятиминутку» пробовал? Знаешь, как ее готовят? Живой рыбе брюхо вспарывают, икру достают и — в рассол. Через пять минут — готово. Потому и называется «пятиминутка». А рыбу выбрасывают. А чего с ней делать? У нас икры девать некуда, а тут еще рыба!

Икры на столах действительно было больше, чем хлеба.

Лисецкий старался улыбаться и вообще сдерживался изо всех сил. В другое время магаданский губернатор ни за что не позволил бы себе такого тона. Но сейчас он чувствовал себя хозяином положения, поскольку Лисецкий приехал к нему в роли просителя.

— Икра — это хорошо, но мне бы с людьми пообщаться, — возразил Лисецкий, — про их проблемы послушать...

— Зачем тебе их проблемы? — удивился магаданский губернатор. — Своих, что ли, нету?

Он налил им обоим коньяка, чокнулся и выпил первым.

— Не тем ты, Егор, занялся, — вздохнул он. — Ничего из твоей затеи не выйдет, не сковырнешь ты Бориса. Крепко он сидит, да и все рычаги у него. Зачем на рожон переть? Плохо тебе при нем живется? Нам, губернаторам, он не мешает, отдал, как говорится, вотчины на кормление да еще из федерального бюджета нет-нет да подкинет. Где ты еще так развернешься, в какой стране? Уж на что у меня регион депрессивный, а возможности находим! И неплохие, знаешь, возможности! — Губернатор подмигнул.

Лисецкий криво усмехнулся.

— А ты не боишься, что, когда стану президентом, я тебе твои слова припомню?

Он хотел чуть припугнуть своего собеседника, надавить на него, но тот лишь осклабился, показав в глубине рта золотые зубы.

— А ты не станешь, — убежденно заявил он. — Бесполезно.

— Это почему же? — вскинулся Лисецкий.

— Во-первых, имя у тебя неподходящее. Был бы ты Николай там, или Александр, или Владимир — куда ни шло. А тут — Егор. Какой такой Егорка? С какой горки? Народ не поймет. И Россию ты не знаешь. Ну что ты заладил: демократия, демократия! Нам царь нужен, а не демократия. Эх, Егорий, не на тот кусок ты рот открыл. Гляди, подавишься! — И, поднявшись на нетвердых ногах, он направился смотреть фейерверк.

...Губернаторские жены любовались фейерверком с балкона. Елена Лисецкая сильно замерзла: ей было холодно и скучно, хотелось домой, а еще лучше — в Москву, которая здесь, на краю света, казалась нереальной и сказочной.

— Может быть, вернемся? — предложила она.

Магаданская губернаторша сделала вид, что не слышит.

Она не собиралась уходить, — в отличие от Лисецкой, она была на седьмом небе от счастья. В шубе из соболя, широко расставив короткие толстые ноги и опершись о перила, она демонстрировала твердую решимость насладиться каждой секундой праздничного зрелища.

— Красивая шуба, — похвалила Лисецкая, осознав тщетность своих усилий.

— Ничего, — отозвалась та, оглаживая мех. — Но я больше другую люблю, из белой норки. Мне у той цвет нравится, идет он мне. Полнит конечно, зато смотрится богато.

— Это у вас настоящие камни? — поинтересовалась Лисецкая, рассматривая сережки в ушах собеседницы.

— Конечно, настоящие! — та слегка надулась. — Чай, не цирконий. В Амстердаме покупали. Пять карат каждый. Чистота идеальная. А носить некуда, — вздохнула она. — Первый раз надела.

От зависти Лисецкой сделалось нехорошо.

— Видно, большие деньги вы тут зарабатываете, — не стерпела она.

Магаданская губернаторша не поняла сарказма. Она по-хозяйски оглядела чиновных мужчин, толпившихся вокруг, и пожевала губами.

— Да какие тут заработки, — отмахнулась она. — Воровство одно. Все воруют. Просто другие мужики на любовниц тратят, а мой — в дом тащит.

— Повезло, — кисло улыбнулась Лисецкая.

— Ну, должно же хоть в чем-то повезти, — философски заметила магаданская губернаторша, — а то живем в дыре, никакой культуры.