Луиз Пенни - Последняя милость

Гамаш крепко держался за Билли. Все вокруг было абсолютно белым. Снег забивался в рот, нос и глаза. Гамаш с трудом мог дышать и абсолютно ничего не видел. Оставалось только догадываться, как Билли определял, в каком направлении находится берег. У Гамаша создалось впечатление, что они едут совершенно в другую сторону. Он открыл было рот, чтобы сообщить о своих подозрениях, но решил, что лучше промолчать.

Гамаш понимал, что потерял ориентацию, и знал, что должен полностью довериться Билли. Крепко обхватив его, он с нетерпением ждал, когда снегоход выедет на крутой берег и преодолеет небольшой подъем, ведущий к главной улице. Но этого не происходило. Прошло пять минут, потом десять, и Гамаш понял, что они сбились с пути и выехали на середину озера Брюме. В метель.

— Где мы? — прокричал он в вязаный отворот шапочки, хотя прекрасно знал, что все равно не разберет ни слова из того, что ему ответит Билли.

Так оно и случилось. Билли прокричал что-то вроде «Стульев красное стекло» и продолжал ехать прямо вперед.

Три минуты спустя, которые показались старшему инспектору вечностью, снегоход выехал-на небольшой холм, и Билли повернул налево. Внезапно они оказались среди высоких сосен. Берег. Они все-таки добрались до него. Гамаш удивленно оглянулся назад и увидел, что остальные снегоходы, выстроившись цепочкой, движутся следом за ними.

Билли дал полный газ и по тропинке выехал на заснеженную и совершенно пустынную улицу. Гамаш оглянулся в поисках своей машины, зная, что ему еще предстоит долгий путь в больницу Ковансвилля. Но они выехали в совершенно незнакомом ему месте.

Черт бы его побрал, думал Гамаш. Сначала мы по его милости чуть не заблудились, а теперь он ещё и вывез нас бог знает куда.

— Репродукторы! — прокричал Билли, указывая рукой вперед.

Гамаш уже давно отказался от попыток расшифровать загадочные слова Уильямса, а потому просто посмотрел в указанном направлении.

Впереди светилась огромная голубая вывеска.

Сквозь вьюгу, сквозь белую мглу Билли Уильямс вывез их прямо к дверям больницы.

— Откуда вы узнали? — спросил Бювуар. Они с Гамашем стояли у постели Кей Томпсон. Она лежала под капельницей, подключенная к мерно гудящим аппаратам и завернутая в серебристое электрическое одеяло. В этот момент она напоминала печеную картофелину. Так же, как и отец много лет назад, она сознательно отправилась на верную гибель и, всем смертям назло, выжила.

Гамаш достал из кармана намокший комок бумаги, протянул его Бювуару и снова повернулся к Кей. Глядя на нее, он пытался представить, что она должна была чувствовать в течение последних нескольких дней. Все это время она жила, зная, что они собираются сделать.

Бювуар сел на стул и начал аккуратно разглаживать скомканный листок, пока он снова не стал более-менее похожим на письмо. Оно было написано на прекрасном французском, четким, старомодным почерком Эмили Лонгпре. В нем она объясняла все. Эм писала о том, как Кри напомнила ей сына, Дэвида. Когда дело касалось музыки, она была такая же талантливая, такая же радостная и дарящая радость. Как они услышали брань и оскорбления, которыми Сиси осыпала Кри после рождественской службы в церкви, и поняли, что у них нет выбора. Они должны были убить Сиси, чтобы спасти Кри.

— Это многое объясняет, — сказал Бювуар, закончив читать письмо. — И сложность преступления, и то, почему Кей утверждала, что она ничего не видела. Теперь все сходится. Чтобы исполнить задуманное, они должны были действовать втроем. Ниацин был в травяном чае Матушки, Эмили контролировала ход игры, дожидаясь момента, когда все будут шуметь и смотреть на Матушку, и никто не обратит внимания на то, что происходит с Сиси. Кей облокотилась на стул, перекосив его. Они знали, что Сиси обязательно захочет поправить любой неровно стоящий предмет. — Бювуар постучал пальцем по лежащему на коленях письму. — Мадам Лонгпре просит вас позволить им умереть. И вы собирались выполнить ее просьбу.

Из Бювуара был никудышный дипломат, но все же он, как мог, пытался смягчить резкость своих слов.

Гамаш вышел из палаты в людный вестибюль, по которому деловито сновали врачи и медсестры. Отделение скорой помощи было забито жертвами автомобильных аварий, лыжниками с переломами костей, пациентами с переохлаждениями и обморожениями. Гамаш с Бювуаром нашли пару свободных стульев и сели.

— Ты прав, я собирался позволить им умереть. — Гамаш не мог поверить, что он произнес эти слова. — Вчера я пришел к выводу, что убить Сиси могли только они. Письмо Эм лишь подтвердило мою догадку. Но когда я смотрел на них, погибающих посреди замерзшего озера, то подумал о том, как раньше, когда племени угрожал голод, старейшины эскимосов добровольно шли на смерть в ледяной воде, чтобы спасти своих соплеменников. Они жертвовали жизнями во имя того, чтобы другие могли жить. И я вспомнил о сапогах Сиси.

— На ней были муклуки. Эскимосские сапоги. Надеюсь, вы не хотите сказать, что в этом деле замешан какой-то эскимос? — Бювуар уже ничему не удивлялся.

— Нет! — Гамаш невольно улыбнулся.

— Это хорошо. Значит, у нас только трое подозреваемых. А то я уже боялся, что замешана вся деревня.

По коридору к ним направлялся молодой врач.

— Старший инспектор Гамаш? — спросил он, вытирая руки. — Я только что от мадам Мейер. Похоже, что она будет жить. Эта дама только с виду рыхлая, а на самом деле она крепкий орешек. Конечно, есть обморожения, да и небольшое переохлаждение тоже присутствует. Самое интересное, что снег фактически спас им жизнь. Он накрыл их, как одеяло, и создал своего рода теплоизолирующий слой. Вот только третья женщина! Кажется, Эмили Лонгпре? — Гамаш прикрыл глаза, но почти сразу же снова их открыл и посмотрел на врача. — Боюсь, что она умерла.

Гамаш знал это. Когда там, на озере, он взял ее на руки, она почти ничего не весила. Ему казалось, что если он будет держать ее недостаточно крепко, то она просто улетит, как перышко, подхваченное порывом ветра. Гамаш прижимал ее к себе и горячо молился, чтобы часть его жизненной силы перетекла в нее. Но трещина в сосуде оказалась слишком глубокой.

Теперь Эмили свернулась в надежных объятиях Гаса. Ей тепло и хорошо, и она со счастливой улыбкой слушает скрипичный концерт Чайковского ре мажор. Эм была дома.

— Мадам Мейер в сознании. Может быть, вы хотите поговорить с ней? — поинтересовался врач.

— Очень хочу, — ответил Гамаш и направился по коридору следом за молодым человеком.

— Есть еще кое-что… — сказал врач, когда они уже подходили к дверям палаты. — С тех пор как мадам Мейер пришла в сознание, она все время повторяет одно и то же. Может быть, вы сможете объяснить нам, что это значит?