Валентина Панченко - Происшествие на ярмарке

Кустовский, появившийся за кулисами, заметил Ромашина и сразу покрылся легкой испариной. "Какой черт принес сюда этого милиционера?" - с испугом подумал режиссер и наткнулся на Павла, который, вцепившись в рукоятку лебедки, отрешенно смотрел в угол.

- А что, это будет очень красиво, если петуха пустить... - сказал он задумчиво.

- Тише ты! - цыкнул на него Кустовский. - Кажется, милиционер сюда идет. Ну, приятель, держись, не иначе как по твою душу.

- Кто? - встрепенулся Павел и тоже стал смотреть сквозь щель в занавесе. В это время Ромашин, пробираясь через узкие ряды, медленно направлялся к выходу.

- А вдруг он пронюхал? Может, цыган рассказал? Только этого никак не может быть. Но все равно бежать надо, Семен Глебович...

- Сиди смирно, поздно уже. И виду не показывай. Вот он, сюда идет... - прошептал Кустовский.

В кулисах с противоположной стороны показался Ромашин. Он быстро прошел на сцену. Павел вдруг суматошно закрутил ручку лебедки. Огромный тяжелый занавес покачнулся и стал быстро расползаться. Зал покинули еще не все зрители. Увидя на сцене милиционера, некоторые зааплодировали. Ромашин застыл как вкопанный, впервые оказавшись в столь нелепой ситуации. У него было такое чувство, словно его голым выставили напоказ. Он криво улыбнулся, легко поклонился и начал пятиться назад.

Кустовский дал парню легкий подзатыльник и, перехватив рукоять лебедки, принялся энергично вращать ее в другую сторону. Занавес, будто огромная усталая птица, широко взмахнул крыльями, и они сомкнулись...

- Так, - Ромашин, красный от негодования, вращал глазами. - Клоуна из меня делаешь? Ну, я тебе покажу! Я тебе такой цирк устрою! Чего зубы скалишь? - набросился он на "шутника". - А ну пойдем поговорим. Вопрос у меня к тебе имеется.

- Нельзя ему. Извините великодушно, но он здесь поставлен неспроста. Сейчас начнется второй акт, - залепетал режиссер, - а в нем свыше семи картин, а это значит, здесь нужен постоянный человек.

- Ну что ж, можно и здесь.

В стороне, готовясь к выходу, ни на кого не обращая внимания, разминалась балерина. Она резко выкидывала ногу вверх и затем тут же наклонялась, почти касаясь головой пола. Балерина заламывала руки, вставала на носки.

- Чего это она? - осторожно спросил розыскник. - Так близко почти раздетую женщину он еще никогда не видел. - Развели, понимаешь. Совсем люди стыд потеряли.

- Мария Егоровна, перестаньте. Вы же видите, здесь посторонние, сказал Кустовский.

Та недовольно вытянула губки и сердито дернула плечом:

- Всегда вы так, Семен Глебович. Вместо того, чтобы подбодрить, посоветовать, показать, накричите перед самым выступлением. Хорошо, я уйду.

- Вот с каким контингентом нам приходится работать, товарищ милиционер, - пожаловался Кустовский. - Артисты - очень тонкий, я бы сказал, сверхчувствительный народ. А жалованье у нас сами знаете какое...

- У нас не больше, - ответил Ромашин, - а нервов мы тратим ого сколько! Потому как народ действительно нынче пошел с запросами да с претензиями. Все ему, значит, покажи, расскажи, может быть, он после этого и поведет себя как положено, по закону, значит... Артисты, одним словом. Везде артисты...

Он почесал в затылке. В это время прозвенел последний звонок, на сцене началась беготня. Кустовский хлопнул в ладоши.

- По местам! Все по местам, начинаем! Как там, готовы? Отлично. Гашу свет в зале. Крути, Павел!

Стало тихо, слышно было только шорох раздвигающегося занавеса да скрип тонких стальных тросов, наматываемых на лебедку. Но вот дирижер взмахнул палочкой, и под потолок полетели звуки оркестра.

Сухов был крайне возбужден. Он только что сообщил персидскому купцу Абдул-беку, остановившемуся в гостинице "Кавказ", о том, что люди подобраны, что сегодня ближе к полуночи разработанный ими план будет осуществлен. Кроме Павла он сумел в тот же вечер завербовать для поджога Константинова и его жену Галину: они встретились ему у дебаркадера. Евгений Николаевич вернул супругов на берег и сразу же раскрыл, что называется, свои карты. Губошлеп то и дело прикладывал смоченный водой платок к уже начинающему затекать сине-бурым цветом глазу, болезненно морщился, а Галина, словно не слушая Сухова, тараторила обиженно-негодующе о своем:

- Моего-то избили! Никому веры нет. Полюбуйтесь на этого красавца. И такого мне приходится кормить, поить, одевать. Дура я, дура. И чего в нем хорошего?

- Он хороший парень, - сказал Евгений Николаевич, успокаивающе положив руку на плечо Губошлепа. - И ты его не обижай. Потому как обидеть его очень просто. Зато, если нужно, он ни перед чем не остановится. Ну, так как мое предложение?

- Ой, Евгений Николаевич! Уехать бы отсюда куда глаза глядят. Ведь посадят его не сегодня-завтра, - в сердцах проговорила буфетчица.

- Тем более. Вот вам и деньги на билет. Здесь хватит с лихвой в любой конец. - Сухов достал приготовленные заранее червонцы и бесцеремонно положил их женщине в сумочку.

В том, что он уговорил Губошлепа на поджог, Сухов не сомневался: за деньги тот мог действительно сделать любую подлость. Они стали уславливаться о времени и месте. Евгений Николаевич предложил поджечь лавку с мучными изделиями, которая прилегала к главному промышленному павильону, но Губошлеп тут же решительно возразил:

- Не пойдет. То место хорошо просматривается, милицейский пикет близко. Лучше уж спалить ювелирную мастерскую Дрягина. Полыхнет, как сноп соломы...

- Ой, мальчики, зачем вам это? - плаксиво-испуганным голосом проговорила Галина. - А если поймают?

- Значит, договорились, - не обращая внимания на ее слова, сказал Сухов. - Завтра утром встретимся здесь же. Будьте здоровы. - И он проворно нырнул в людской поток, устремлявшийся вверх по берегу.

- Сука он! - зло прошипел ему вслед Губошлеп. - А ну покажи, сколько дал? - Он выхватил из рук жены сумочку, отвернулся к реке и, слюнявя пальцы, стал жадно пересчитывать деньги. Галина кокетливо улыбалась проходившим мимо красноармейцам.

- Пойдем, курносая, с нами! - весело сказал один из них.

- Своих дел по горло! - ответила буфетчица, отобрала сумочку у супруга, шутливо стукнула его по спине и потащила в другую сторону. Вслед им раздался озорной мужской гогот.

- На сто грамм сшибает, - сказал один из красноармейцев.

- С малосольным огурчиком, - уточнил кто-то.

В театр Сухов возвратился через служебный вход и сразу же направился в комнату, где полчаса назад оставил Кустовского. Там никого не было. Он прошел к зеркалу и устало опустился на стул. Отрешенным взглядом посмотрел на свое отражение. Плотно сжал бледные полоски губ. Подойдя к двери, повернул ключ и, достав из чемодана парик, стал старательно прилаживать его на голове. Затем приклеил усы.