Джим Нисбет - Тайна Сиракузского кодекса

— Одним словом? Нет.

— Дай, я попробую объяснить по-другому. Этот перстень краденый. Сколько он может стоить?

— Он красивый. Легендарный. Одни ассоциации, связанные с ним, стоят целого состояния. А ты идиот.

— Перстень убил Теодоса. Он на этом остановился?

— Да, перстень его убил. В Анхиале, как раз между Созополем и Мессембрией.

Она сладко улыбнулась и убрала руку.

— Али был необыкновенный человек.

— Ты хорошо выучила эту историю.

— Назубок. С начала и до конца. И со всех сторон. Я ее изучила, как мой собственный муж изучил меня…

— Руками, — закончил я.

Она содрогнулась.

— Только первый.

— Почему тебя так тянет на краденое добро?

Она подсчитала на пальцах.

— Он связан с бессмертной легендой. Он снимает с Феодоры обвинение в сыноубийстве.

— О чем ты говоришь? Она же все равно собиралась убить мальчишку.

— Дэнни, — терпеливо объяснила мне Мисси, — свои апологеты есть у каждого.

Она подняла третий палец.

— И еще существует «Сиракузский кодекс». Два предмета дополняют друг друга. Они взаимодействуют. Каждый из них пропадал и появлялся по всему миру, так что добавляется романтика. Плюс, как и «Кодекс», — сказала Мисси и второй раз загнула указательный палец, — перстень представляет собой огромную историческую ценность. Стоит ли продолжать?

Но она продолжила.

— Оказалось, что ювелир из Мадраса знаменит, и его изделия есть в коллекциях. Потому и удалось найти документы на дизайн перстня.

— Бодич не мог вспомнить его имени.

— Рамахандрас, — без запинки произнесла она.

Я смотрел на нее.

— Дэнни, люди ищут такие вещи.

— Сколько стоит этот перстень?

Она измученно пожала плечами.

— Кевин сумел бы получить его за разумную цену.

— Миллион?

— Не валяй дурака! — воскликнула она и, сдержавшись, добавила: — Дурачество тебе не к лицу.

— Десять миллионов?

Она уколола меня взглядом.

— С «Кодексом» или без?

Я вздохнул:

— У меня голова разболелась.

— Дэнни, с тобой невозможно разговаривать. Помнишь, на какой цене мы с Кевином бросили торговаться за «Кодекс»?

— Семь с половиной миллионов.

— Правильно. А ушел он за десять, и было это семнадцать лет назад. А теперь подумай. Назначь справедливую цену.

— Сколько выдержит рынок, — наобум сболтнул я.

— Умница, Дэнни. Если бы эти вещи были в Техасе, а Техас располагался в аду, все равно вокруг них было бы жарче всего. Даже в августе. О них мечтают музеи. Коллекционеры…

— И Бодич, — напомнил я. — И народ с пушками. Остынь. Убийства, нарушение границы, уклонение от налогов, подрыв устоев. Копы и агенты, и частные сыщики, и вольные охотники, и десятипроцентные комиссионеры гоняются по всему миру и за перстнем, и за «Кодексом». Скажем, вы с Томми их загребете. И что дальше? Самое безопасное было бы оставить их у себя. Единственный способ избавиться — получить вознаграждение за находку клада или премию от страховой компании, которая могла бы вас защитить. Но их ведь никогда не страховали, верно? — Тут я остановился. — На эту-то мысль и натолкнулась Рени, — поспешно заключил я. — Из-за того и ввязалась. Так? Нет страховки — нет и защиты закона?

— Конечно, Дэнни, — саркастически согласилась Мисси. — Ну, и еще из-за десяти миллионов долларов.

— Из-за чего убили Рени? Из-за перстня или из-за «Кодекса»? Ты не знаешь? Или тебе дела нет?

— До Рени Ноулс? — она недоверчиво поджала губы.

— А до чего же еще?

На эти слова ответа не последовало.

— Мисси, — прошептал я, — ты не…

Она выпрямилась.

— Дэнни Кестрел, как ты смеешь подозревать?..

Она отвернулась, она огляделась, она дала мне пощечину.

— Конечно, нет!

За все время знакомства с Мисси я редко видел ее серьезной. Она просто не способна была заботиться или огорчаться из-за чего-либо в реальной жизни, например из-за разрушения Бейрута. И каким-то образом ей без труда удавалось заразить своим легкомыслием и меня. Но сейчас она была сурова, как никогда на моей памяти. Она строго сказала:

— Дэнни, ты упускаешь из виду одно обстоятельство. Самое существенное обстоятельство.

— Я?

Я провел пальцем по щеке и посмотрел на него. Потом показал ей.

— Что же я упустил?

Она оттолкнула мою руку.

— Только Рени Ноулс интересовалась «Сиракузским кодексом» или перстнем Теодоса, как и всем остальным, ради денег. Для нас важнее, что они значат.

— О, — отозвался я, — мне казалось, мы собирались поговорить об убийстве. Ладно, давай обсуждать культурные проблемы. И что же, черт возьми, они значат? Десять миллионов? Двадцать? Для кого-то где-то они значат только это.

Мисси решительно возразила:

— Деньги на втором плане. Посмотри, какие люди замешаны в этом скандале.

Она снова принялась подсчитывать на пальцах:

— Сама Феодора…

— Феодора шестнадцать веков как покойница.

Мисси настойчиво доказывала:

— Долговечность — важное отличие, Дэнни. Сравни Феодору, скажем, с Мерилин Монро. Представь себе перстень как любовное письмо к Мерилин от Джека Кеннеди. Теперь улавливаешь?

Она ненадолго задумалась.

— Ты сегодня утром слушал радио?

«Сегодня утром» напомнило мне о полутемном чердачке Джека Пленти. На миг мне почудился запах виски и пороха, блеск осколков стекла и этот проклятый ботинок.

— Нет, — спокойно сказал я, — сегодня утром я радио не слушал.

— Кто-то объявил, что владеет «Белым альбомом» битлов, который Джон Леннон подписал для Дэвида Чапмана за две минуты до того, как Чапман его убил.

— О, только не это! — взвыл я, — я буду говорить. Я признаюсь. Сделаю все, что хочешь, только не бей меня больше по голове поп-культурой, людьми, которые умерли за ее грехи и теми, которые никак не могут ей наесться.

— Полтора миллиона, Дэнни.

— Прошу тебя, Мисси. Меня стошнит!

— Я ищу понятное для тебя сравнение. Попробуй учитывать вещи, которые не важны для тебя, но дороже зеницы ока для других. Представь себе: Мерилин Монро, Джона Леннона и даже 35-го президента Соединенных Штатов Джона Ф. Кеннеди через сто лет вряд ли кто вспомнит. Через двести-триста лет, не говоря уж о шестнадцати веках, вполне возможно, забудут и о самих Соединенных Штатах; это если еще будет, кому забывать. Но если будет — что, единственное, они смогут вспомнить о нас?

— Изобретение телевидения? — немедленно предположил я.

Она сочувственно улыбнулась.

— «Сиракузский кодекс» и перстень Теодоса несут в себе больше, чем просто дух той эпохи. Они — сама история. Они — вещественная часть немеркнущей легенды. О них самих сочиняют апокрифы. Больше почти ничего не осталось. Правда, они чрезвычайно ценные, и ты совершенно прав, считая, что с точки зрения рынка они практически не имеют цены. Смею сказать, если ты попытаешься передать кольцо, например музею, то обнаружишь, что директор и страховая компания музея — не говоря уже о современном правительстве Турции — найдут способ тебя разорить. Самое малое, они свели бы твои комиссионные чуть ли не к нулю. А остаток ты бы потратил на адвокатов, защищающих тебя от обвинений, в которых бы красноречиво описывалось, как ты украл перстень, сопровождая похищение десятилетием буйства, грабежей и насилия, которое выпало у тебя из памяти по причине множества психических нарушений, о которых никто не узнал благодаря твоей привычке носить одежду противоположного пола, и как правление музея и страховая компания захватили тебя объединенными усилиями, неслыханными со времен Византии. Ты меня слушаешь или нет?