Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»

Ирма нажала на неприметную кнопку, дверь повернулась вокруг оси, открывая вход. Еще несколько ступенек вниз, и они оказались в просторной комнате. Это была своего рода молельня, в которой все свидетельствовало о слепом, исступленном поклонении коричневому идолу. Ирма щелкнула выключателем — зажглась подсветка, освещавшая комнату неясно, слабо, странным розовым светом. Под бра были приспособлены гильзы артиллерийских снарядов — в латуни прорезаны черепа со скрещенными костями, эсэсовские руны. Ганс в изумлении вертел головой, ему показалось, что он попал в подземелье, предваряющее вход в преисподнюю прошлого. На стенах, отделанных под грубую кладку средневековых замков, развешаны алебарды, кремневые ружья, рыцарские щиты и доспехи. Рядом с ними — полуистлевшие знамена со свастикой, чучела хищных птиц. Взъерошенный коршун уставился на Ганса блестящим глазом и, казалось, прицелился, как бы побольнее долбануть очередную жертву длинным острым клювом. В специально изготовленных застекленных коробочках лежали десятки свастик. Свастики золотые и серебряные, в белом круге нарукавных повязок, от офицерских касок, вырезанные из старых плакатов, отчеканенные по поводу различных нацистских мероприятий. На красных подушечках лежали кресты, ордена, другие знаки, которыми отмечались «заслуги» гитлеровских вояк.

Ирма как села в кресло у камина, так и осталась сидеть, предоставив Гансу возможность свободно расхаживать по комнате и рассматривать нацистские реликвии. Многие из них он видел и раньше в других местах и по другому поводу. Кресты — на мундирах ветеранов, «героев Восточного фронта», сборища которых проходили то здесь, то там. Изъеденные молью штандарты — на шабашах «изгнанных», как именовали себя те, кому пришлось покинуть славянские территории. В ФРГ ведь есть даже официально зарегистрированный «Союз немецких собирателей орденов», несколько сот членов которого занимаются сбором «реликвий» «третьего рейха».

Но были в этой коллекции и такие «фетиши», которые, очевидно, у ревнителей нацизма почитались за редкость. Ганс увидел здесь эсэсовский кинжал с клинком из стали и надписью «Моя честь зовется верностью». Клинок, как гласила надпись на картонном прямоугольнике рядом с ним, выковали в Дахау. Или вот значок «гитлерюгенда» с золотым ободком — его вручали особо отличившимся или занимающим высокое положение в иерархии этой фашистской молодежной организации. Было здесь еще блюдо для жаркого с инициалами «Р. К.», что удостоверяло принадлежность посуды рейхсканцелярии. Интересно, кто в этой самой рейхсканцелярии хватал с него куски мяса?

Ганс увидел на длинном узком столике у стены и «коричневые новинки». Это была серия отлично изготовленных медалей под девизом «Историческая коллекция к 40-летию окончания войны».

Ирма ухитрилась добыть полный набор этих побрякушек. Ганс взял одну из них в руки, прочитал: «1 сентября 1939 года. Начало войны. Битва за Польшу». Надписи на других были выдержаны в том же стиле и духе: «Герои Нарвика», «Битва за Норвегию». Имелась и медаль «Битва за Россию». У всех серебряных и золотых медалей на оборотной стороне был изображен орел поверженного рейха, который держал щит с крестом. Ганс изумился: крест был изображен так, что стоило добавить к нему несколько деталей — и готова свастика.

Заключала парад медалей кругляшка, на которой солдат вермахта поднимал руки. Руки были чуть раздвинуты в стороны, создавалось впечатление, что солдат не сдается в плен, а временно отложил оружие — вот отдохнет и снова возьмется за него. «С честью проиграли», — такая надпись была на этой медали…

Очевидно, «гвоздем» своей коллекции Ирма считала картину, на которой со спины была изображена обнаженная Ева Браун. Ганс всмотрелся в фарфоровое, сентиментальное личико Евы и спросил у Ирмы:

— А где салфетки?

— Какие салфетки? — Девушка словно очнулась, вынырнула из забытья; посмотрела на него с недоумением.

— Все поклонницы Евы Браун знают, что она вытирала свои губки салфетками из камки…

Ирма вздохнула, почти умоляюще попросила Ганса:

— Не паясничай. Мне и так тяжело.

Возле стены, прямо напротив входа, находилось небольшое возвышение. Здесь было выставлено то, что, очевидно, Ирма считала наиболее ценным для себя, для своей души: увитый траурными лентами портрет Гитлера со всеми нацистскими регалиями, роскошное издание «Майн кампф», какая-то «грамота», почетное оружие эсэсовца, в том числе «вальтер».

Ганс всмотрелся в «грамоту». Она была из тех, которые нацисты именовали «большими»: выдана Паулю фон Раабе и свидетельствовала о награждении его «дубовыми листьями к рыцарской степени Железного креста».

— Вот уж никогда не думал, что попаду в святилище коричневых идолопоклонников, — пробормотал Ганс. Он подошел к Ирме, всмотрелся в нее — сидит, словно застывшая, не шелохнется. Что за мысли одолели ее, эту девицу, молящуюся на самого кровавого палача и убийцу XX века?

— Здесь не хватает многих «экспонатов», — сказал Ганс. — И хорошо бы — диаграмму…

— Какую еще диаграмму? — нехотя, вяло поинтересовалась Ирма.

— Запиши цифры, — Ганс, как на школьном уроке, словно бы и в самом деле диктуя, размеренно стал перечислять:

— Пятьдесят шесть тысяч… семьдесят тысяч… полтора миллиона…

— Что это? — Ирма смотрела на него с удивлением.

— Не знаешь? В концентрационных лагерях твоими божками уничтожено: в Бухенвадьде — пятьдесят шесть тысяч человек, в Дахау — семьдесят тысяч, в Майданеке — полтора миллиона, в Освенциме — четыре миллиона, в Маутхаузене — сто двадцать две тысячи… Не криви совестью, знаешь ты эти цифры… И еще в твоем поганом гнилом «музее» нет одной прелестной фотографии, я ее видел в каком-то журнале: эсэсовцы собираются повесить старика в Белоруссии. Виселицу уже соорудили, петлю приделали, старика основательно избили, осталось только вздернуть его — вот они и собираются это сделать: молодые, сытые, здоровые — вешать сейчас будут.

— Замолчи, — вскочила с кресла Ирма. — Не плюй в душу!

— Нет уж! — повысил голос и Ганс — Это ты и такие, как ты, плюете в душу погибшим, замученным, растерзанным нацистами!

У него росло желание схватить что-нибудь тяжелое и запустить им в бесноватого Адольфа, да так, чтобы осколки посыпались. Ганс сдержал себя — пусть эта девица вначале скажет, зачем позвала его сюда.

— Расскажи мне все, что ты знаешь об этой истории с письмами, и о том, как они попали к тебе. Может, у тебя есть еще другие документы — покажи их мне, — тихо попросила Ирма.

Разговор у них длился несколько часов, потом были новые встречи.

— Может быть, встретимся, сыщик? Ты почти на месяц исчез с моего горизонта, — Гера проговорила это безразлично, однако Алексей почувствовал в ее голосе едва скрытое беспокойство. Когда люди исчезают, не поставив в известность своих близких, не выбрав минутку, чтобы позвонить и предупредить, значит, появляются в отношениях те трещинки, которые еще незаметны, но уже дают себя знать.