Владимир Монастырев - Свидетель защиты

Выбрались на широкий проспект. Николоз Давидович откинулся на спинку сиденья и вернулся к прерванному разговору:

— Отрицательное отношение к институту адвокатуры неслучайно, конечно, не из воздуха родилось и само собой, как дым, как утренний туман, не испарится.

— Даже в кино, — сказал Андрей Аверьянович, — адвокат обычно либо прохвост, либо дурак.

— Даже в кино, — согласился Николоз Давидович. — Я далек от мысли, что адвокаты сплошь умницы и Цицероны. В свое время набилось в адвокатуру людей бездарных, а то и просто малограмотных. Но ведь в том же кино сколько бездарностей, выпускающих явную чепуху.

— Однако кинодеятели окружены неким ореолом, у них есть общественное лицо.

— Вот, вот, — подхватил Николоз Давидович, — и у адвоката оно должно быть, потому что в конечном счете он полноправный и равноправный с прокурором участник судебного разбирательства.

«Волга» выскочила на круглую площадь и чуть не наехала на палевого «Москвича». Через несколько секунд их чуть не стукнула в борт синяя «Волга». Машины теснились на этой площади, мешали друг другу на перекрестках, терлись боками и разве только не перепрыгивали одна через другую.

— Движение у вас, однако, — не удержался Андрей Аверьянович.

— Тут всегда много машин.

— Водят как-то небрежно.

— Что ты, у нас очень строго на… — он не договорил, пришлось резко класть руль вправо, чтобы не стукнуться еще с одной «Волгой».

— У русской адвокатуры великие традиции, — снова заговорил Николоз Давидович, когда они вырвались с этой сумасшедшей площади. — Петр Акимович Александров, защищавший Веру Засулич, Николай Платонович Карабчевский, Федор Никифорович Плевако, Константин Федорович Халтулари… Да разве их мало было, знаменитых, широко известных. А теперь? Кого знает публика теперь?

— Ленинградца Киселева. Изданы его защитительные речи.

— А еще?

— Сразу не припомню.

— Потому что нечего припоминать, — Николоз Давидович круто повернул в переулок и остановил машину. — Приехали. Милости прошу.

Андрей Аверьянович вернулся домой. Новые заботы отвлекли на некоторое время от дела Мити Шарапова. И Шурочка не показывалась. Но вот однажды она вошла в помещение консультации с таким лицом, что Андрей Аверьянович сразу понял — на этот раз у нее добрые вести.

— А я не одна, — поздоровавшись, сказала Шурочка и метнулась к двери: — Заходи.

Вошел и стал среди комнаты, не зная, куда себя девать, Митя Шарапов.

Усадив супругов у своего стола, Андрей Аверьянович спросил:

— Освободили?

— Выпустили, — улыбнулся Митя.

— Принесли извинения?

— Да не нужны мне их извинения. Документы выдали, я шапку в охапку и ходу, электричку не стал ждать: а вдруг передумают. Сел на первую попутную и домой.

— Мы зашли поблагодарить вас, — сказала Шурочка, — и спросить, как быть дальше. На работе Митю восстановили — хоть сейчас садись на машину, а вот платить за вынужденный прогул…

— Не пойму, — Митя пожал плечами, — будут платить или нет, ничего определенного не говорят.

— Будут, — заверил Андрей Аверьянович, — оформим документы, как полагается, профсоюз вас в обиду не даст.

Шараповы ушли успокоенные, а Андрей Аверьянович подумал, что прав был Николоз Давидович — московская экспертиза не оставила, видимо, никаких шансов следователю Габуния.

С Шалвой Григоловичем встретились они неожиданно, в аэропорту. Погода была нелетная, и в залах ожидания скопилось много пассажиров. В поисках свободного кресла Андрей Аверьянович бродил по залам и вдруг услышал свое имя. Обернулся. С кресла поднялся стройный, в модном коротком пальто Шалва Григолович.

— Садитесь, — предложил он, снимая портфель с соседнего кресла, — тут один товарищ сидит, но он пошел прогуляться, когда еще придет.

Андрей Аверьянович поблагодарил и сел рядом с Шалвой Григоловичем.

Они посетовали на дурную погоду, высказались в том смысле, что, если торопишься, не летай самолетом. Помолчали.

— А вы были правы, — первым нарушил затянувшуюся паузу Шалва Григолович, — ваши опасения по поводу экспертизы подтвердились.

Андрей Аверьянович уже знал результаты третьей, московской экспертизы. Заключение было недвусмысленное: подписи на расходных ордерах выполнены не Шараповым, а другим лицом с подражанием почерку Шарапова. Экспертиза не замкнула цепь улик, собранных следователем, и они распались. И дело тут было, в конечном счете, не только в экспертизе. Можно бы напомнить это Шалве Григоловичу, но Андрей Аверьянович пощадил его самолюбие.

— Как же теперь, — спросил он, — разрабатываете другую версию?

— Да, сказал следователь, — пошли от сберегательной кассы. Но и теперь пока что продвинулись недалеко.

— Упустили время.

— Фактор времени, конечно, играет роль, — уклончиво ответил Шалва Григолович.

Он все-таки не был убежден в невиновности Мити Шарапова. Андрей Аверьянович это сейчас понял. Казнил себя не за то, что ошибся, а за то, что не смог доказать.

— Когда я впервые с вами встретился, — сказал Андрей Аверьянович, — вы, помнится, сказали, что хотите, чтобы адвокат критически посмотрел на вашу работу, своими сомнениями, так сказать, подтвердил вашу правоту.

— Следователь обязан выслушать возражения адвоката…

Сейчас он не ощущал превосходства, и желания быть радушным хозяином, видимо, не возникало. А у Андрея Аверьяновича прошло желание щадить самолюбие Шалвы Григоловича.

— Знаете, в чем ваш главный просчет?

— Не сумел добиться признания, — вздохнул Шалва Григолович.

— Нет, признание вам совсем не помогло бы. Главный просчет в том, что вы абстрагировались от личности.

— Закон не знает личности, он имеет дело с субъектом преступления.

— Но это всегда личность, человек. И люди, закон исполняющие, не имеют права этого забывать. Вы собирали улики, но это еще не все, далеко не все — собирать улики. Если бы вы внимательно вгляделись в Шарапова, в его жизнь, вы бы поняли, что он тех денег не брал.

— Идеалистическое представление о следствии.

— Нет, как раз реалистически-трезвое.

— Нам с вами трудно понять друг друга.

— Почему же, — возразил Андрей Аверьянович. Он встал. — Я вас понял. У нас разные точки зрения.

— На закон?

— На человека. До свидания.

Андрей Аверьянович наклонил голову и осторожно пошел к выходу, стараясь не наступать на вытянутые ноги усталых пассажиров.

В основе этой повести одна из защитительных речей ленинградского адвоката Я. С. Киселева.