Александр Войнов - Мне нравится все то, что принадлежит другим

После того, как лед вокруг Никанора растаял, Левша бережно, стараясь не причинить вреда неуживчивому соседу, отделил Катсецкого от промерзшей земли и поставил в вертикальное положение. Никанор за все время не проронил ни слова и только благодарно сопел.

Работа была закончена. Спасатель подхватил оттаявшего, но все-таки несгибаемого Ката под руку и, далеко отшвырнув ногой соскочившую с его сапога, покрытую толстым слоем льда, злополучную левую калошу, потащил Никанора в дом.

После этого прискорбного случая Кат перестал надевать калоши и, сидя у себя в комнате, Левша безошибочно узнавал его шаги по звонкому цоканью металлических подковок.

Никто из жителей Архиереевой дачи так и не узнал о злоключениях Никанора. Единственным свидетелем и участником тех событий был рыжий кот, круглыми глазами наблюдавший за происходящим с высоты акации. Но коты не свидетели. Они всего лишь очевидцы.

– "Пропади ты пропадом, недотепа", – то ли о себе, то ли о Никаноре подумал Золотой. Пораскинув кошачьими мозгами и убедившись, что опасность миновала, неудачник-мародер стал осторожно спускаться вниз, грустно поглядывая в сторону своего неказистого жилища. С каждым годом душегубка становилась все менее пригодной для жилья. Летом неугомонные пацаны отгибали металлическую обшивку и отдирали куски торфа, который жгли по вечерам. Торф, служивший изоляцией, тлел и противно дымил. Едкий запах и дым разгоняли комаров. А зимой в душегубке по ночам всё злее гудел колючий холодный ветер и, к счастью, она уже никогда не могла использоваться по прямому назначению. Но, к сожалению, для жильца, становилась все не пригоднее для обитания. Золотой был недоволен таким положением вещей и все чаще подумывал, как бы сменить место жительства, переселившись хотя бы в коридор Архиерейской резиденции. Поближе к своему обидчику.

Несмотря на двухстороннее воспаление легких, Катсецкий наотрез отказался ложиться в больницу. Лечился по старинке: скипидаром, козьим жиром с горчичниками и чистым медицинским спиртом.

Надпись "Наружное" на спиртовом флаконе игнорировал напрочь и принимал "лекарство" исключительно внутрь. На второй день к больному наведался близкий друг и сослуживец по прозвищу Степка-Быкголова, служивший начальником корпуса при тюрьме. Гость был высокого роста, одинаково широкий в тазу и в плечах. Казалось, что серая шинель у офицера внутренних войск вот-вот лопнет по швам. Непомерно большой головой, с выдвинутой за пределы допустимого челюстью и крупными, пожелтевшими от табака и крепкого чая зубами, он полностью оправдывал свой псевдоним. С его приходом Архиереева дача наполнилась запахом лука, водки, топотом и громовым начальственным басом. В качестве гостинца он принес несколько головок чеснока, банку топленого смальца и связку бубликов с маком.

Левша с первого взгляда стал относиться к Быкголове с пониманием. У них была общая черта. На поселке его самого прозывали Лошадиной головой или Пуголовком. Но его это не смущало. Он рос, а голова оставалась почти такой же и пропорция восстанавливалась. И еще надеялся, что качество мозгов в голове с годами станет в прямой пропорции соответствовать количеству.

Быкголова сразу же откомандировал "Пуголовка" в город за фельдшером.

– И пусть не засиживается,- напутствовал он посыльного, вручая на дорогу бублик. – Скажи, мол, оперативник пострадал, при исполнении. Ранение в руку. – Указал взглядом на замотанную не совсем свежим вафельным полотенцем ладонь Никанора. И, понизив голос, добавил:

– Заслуженный чекист… Участвовал в ликвидации самого…

Как иллюстрацию к сказанному поднял вверх два волосатых пальца. Кат неодобрительно заворочался в постели, дотянулся до стоящего на тумбочке графина с водой, и, судорожно дернув острым кадыком, сделал несколько глотков.

– Лишнее сказал, Степа. Пить надо меньше. Хватит меня расхваливать. Как будто речь держишь на моих похоронах. Рановато. Поживу еще… Врагам на злобу. И еще помочусь на их могилах, – недовольно прервал гостя Никанор и, глядя в упор на Левшу, добавил:

– Он парень бойкий. Сам найдет, что сказать.

Левша сгрыз с бублика мак, спрятал в карман и отправился за фельдшером.

Худенький старичок фельдшер нервно поправил очки с круглыми, выпуклыми линзами, придающими его лицу удивительное сходство с ночным филином. Недовольно принюхиваясь к резкому запаху скипидара, медик внимательно обследовал больного и констатировал:

– Крупозное воспаление легких. Рекомендую постельный режим. И три раза на день пенициллин. Без него не обойтись.

Фельдшер выписал рецепт, размотал Никанорову ладонь и, поморщившись, с язвительной улыбкой, добавил:

– А рана на руке неглубокая. Жизни пациента ничего не угрожает. Достаточно будет помазать зеленкой.

Никанор перевернулся на бок, выставил из под одеяла жилистую руку, и, сжав ладонь в кулак, помахал перед носом у эскулапа.

– Ты, клистир, продери очи и не особо иронизируй. Сам вижу: не рана это, а царапина. На мне ран нет и быть не может. Я ни пули, ни ножа не страшусь. Заговор на мне, проклятие. И какая смерть мне суждена – знаю. Так что сделал дело и будь здоров.

Предложение не пришлось повторять дважды. "Клистир" накинул пальто, наспех обмотал горло вязаным шарфом и, подхватив под мышку саквояж, с такой силой хлопнул дверью, как будто хотел заколотить её навсегда.

Левша стал ежедневно заходить к Катсецкому. Никанор еще месяц пролежал в постели, и ему была необходима помощь. Левша мотался в город за продуктами и лекарствами, мыл полы и топил углем печку так, что чугунные конфорки раскалялись докрасна. Уголь, который Никанор получал на ведомственном складе, был большими кусками и матово блестел на солнце. Левше, прежде чем засыпать печь, долго приходилось крошить его ломом. С того времени стало теплей и у них с матерью.

– "Антрацит", – с уважением говорила она, засыпая в печку ведро Никанорового угля. Не то, что наш курной "орешек", пополам с пылью.

Несколько раз приходил Быкголова, приносил продукты и рассказывал тюремные новости и анекдоты. Столкнувшись в дверях с Левшой, он хлопнул его по плечу и пробасил:

– Молодец. Не доведи Бог, попадешь ко мне на корпус, подберу лучшую хату. С ворами сидеть будешь.

– Типун тебе на язык, – зло одернул корпусного Никанор. – Хотя ни от чего зарекаться нельзя.

Каждый день из тюремной медсанчасти к Катсецкому приходила медсестра и колола пенициллин. Была она среднего роста, чуть полнее, чем бы ей хотелось, вся в веснушках, и поминутно улыбалась. Левша улыбался в ответ, грел на печке воду, сливал над ведром, когда она мыла руки, помогал кипятить шприцы и вился около нее как уж.