Фридрих Незнанский - Дальняя командировка

— А теперь вы, пожалуйста... — сказал он и, обернув­шись, пошарил глазами по своему письменному столу. — Вы не будете возражать, если мы... если я закурю? У нас, вообще говоря, не курят, но иной раз так вдруг возьмет...

А я, кажется, видел вас однажды с сигаретой в руке — по телевизору.

— Я курю, могу и вас угостить, — с готовностью по­тянулась она к сумочке.

— Буду вам признателен, — кивнул Грязное и, под­нявшись, отыскал на стеллаже идеально чистую хрусталь­ную пепельницу, которую подвинул к Тимофеевой. За­курили, и она начала негромко рассказывать.

Ситуация была проста до изумления. В правозащит­ный фонд позвонила одна женщина — депутат област­ного Законодательного собрания — и рассказала о тех безобразиях, которые творятся в их области и в район­ном городке Воздвиженске. Поверить в то, о чем она рас­сказывала, было невозможно. Но факт есть факт. Новый звонок через день-другой подтвердил, что события про­исходят из ряда вон и не поддаются никакой логике. Бес­конечные зачистки, избиения ни в чем не повинных лю­дей, особенно молодежи, жуткие групповые насилия над женщинами и девушками там стали нормой. Протесту­ющие немедленно арестовываются, и их буквально под пытками заставляют сознаваться в преступлениях, кото­рые те отродясь не совершали. Короче, городок накрыла черная волна беспредела — Полнейшего милицейского произвола. А что же власти? А им нет дела до того, что происходит в провинции. Губернатор готовится к после­дним в этом году прямым выборам, и ему, естественно, требуется послушное и беспрекословно выполняющее его команды стадо. Та же задача стоит и перед мэром Воздвиженска, в чем ему активно помогают милиция, прокуратура и районная судебная власть. Жаловаться некому. Дошли до того, что в последние дни — после той кровавой катавасии, которую правоохранители устрои­ли в районе, — людям отказывают в продаже билетов на самолеты, поезда и автобусы. Частные машины обыски­вают, изымают все, что представляет личный интерес для сотрудников ДПС, водителей штрафуют и заворачивают обратно. То есть, другими словами, район буквально на осадном положении.

— Да-да, — кивал Грязное, — он пишет...

— На почте — представляете? — изымаются все пись­ма и телеграммы, перлюстрируются и неугодные отправ­ляются в корзинки для мусора. Люди могут звонить лишь по собственным мобильникам, если их еще не изъяли у хозяев...

— Неужели все до такой степени серьезно?

— Более чем... Нашу группу — еще двух женщин, при­летевших со мной, — вообще не хотели выпускать за пре­делы аэропорта. Мы устроили им форменный скандал, потребовали личного присутствия губернатора, которо­му мы все выскажем в лицо, после чего улетим — прямо на прием к президенту страны. Это испугало. Но за нами постоянно катались две машины с наблюдателями. Я даже не хочу описывать вам, Вячеслав Иванович, с ка­кими трудами и хитростями мы, разделившись, каждая сама по себе, сумели проникнуть в этот Воздвиженск. А в первый день нас просто прятали у себя жители, чтобы представители власти не смогли арестовать и засадить в каталажку. А чего мы только не наслушались от людей, боже мой! — Любовь Андреевна, обхватив голову рука­ми, качала ею. — Мы хотели записать, но поняли, что нам не позволят вывезти эту информацию. Вот только пись­мо и сумела спрятать, хотя эти мерзавцы уже руками ко мне лезли... Знаете, зачем я вам это рассказываю?

—Догадываюсь...

— Вряд ли! — отрезала она. — Вы что думаете, если в центральную печать до сих пор не просочились сведе­ния об этой провинциальной трагедии, извините за вы­сокий слог, то люди так ни о чем и не догадываются? Нет! Слухи сильней любой власти. И чего не хотят замечать у нас наверху, то скоро станет достоянием всей России. И не только! Есть и мировая общественность! Если ваш министр, который наверняка в курсе происходящего, не пожелает принять немедленные меры, мы способны его заставить это сделать! А чтобы у вас не возникло мысли, будто затевается какая-то провокация, я хочу оставить некоторые материалы, они, по-моему, смогут вызвать несомненный интерес. Это копии заявлений пострадав­ших и свидетелей еще первой стычки с милицией, кото­рые мне были переданы уже здесь, в Москве, но, я увере­на, местные органы не дадут хода этим документам. Ну а про слезные жалобы избитых и изнасилованных людей я уже вообще не говорю. Люди смертельно боятся, это по­мимо стыда и позора на свои головы, отказываются пи­сать, а кто пишет, уже давно ни во что не верит. Фор­мально, возможно, какую-то часть заявлений там и за­регистрировали, но рассматривать их никто не желает. То есть большего самочинства, дремучего самодурства даже представить себе невозможно!

Тимофеева раскраснелась, глаза ее пылали. Точнее, сверлили Грязнова как зрачки пистолетных стволов.

— Я бы, скорее всего, не пришла к вам, — сказала Тимофеева неожиданно усталым голосом, — если бы не Тихон Платонович... Он был так уверен в том, что вы им всем поможете, ну как... Не знаю, я, конечно, преуве­личиваю, но он сказал это таким тоном, будто обращал­ся за помощью к Господу Богу. Я понимаю, не самое удач­ное сравнение, но ведь другого у меня там как-то и не возникло, понимаете?

Грязное задумчиво и хмуро кивнул.

— И как же мы могли отказать ему? Вот поэтому... извините, если не по адресу...

— Ну что вы! А какой же еще нужен адрес?!

— Мало ли...

— Значит, городок на Каме... Не дойти ногами...

— Не достать руками... Это из фильма про детство Горького, помните?

— Ну а как же? Я там пять лет назад с друзьями отды­хал. Далеко-о-о... И вот на тебе! — тихий городок... Спа­сибо, что не сочли за труд... и это... поверили.

— Не стоит благодарности. Свою миссию по отно­шению к вам я выполнила. Вы поступайте как знаете, как сочтете нужным, а я, — она усмехнулась, — пойду все- таки своим путем. У нас сегодня в Доме журналистов пресс-конференция. Будет телевидение. Если захотите узнать подробности, в вечерних новостях наверняка по­кажут — по четвертому каналу. За остальные не ручаюсь, такова уж наша судьбинушка... Оставить сигаретку?

— Нет, спасибо. Вы мне лучше свои телефоны оставь­те. Чтобы я мог позвонить... посоветоваться.

— С удовольствием, — ответила она, передавая ему свою визитную карточку и поднимаясь.

Грязнов проводил женщину до двери, с поклоном пожал ей руку, усмехнулся, представляя, как собирались обыскивать эту гордую дамочку, размером с воробья, здо­ровенные омоновцы. Цирк, хоть стой, хоть падай! И это мужики?!

Он вернулся к столу и взял письмо, написанное ли­ловыми чернилами на четырех тетрадных страницах в клеточку, чтобы уже не второпях, а внимательно еще раз перечитать жалобу, вопль, исторгнутый из глубины сер­дца пожилого егеря, не отдавшего ментам на поругание свою дочь. И ее вспомнил Вячеслав Иванович — краси­вая деваха, кровь с молоком, рождает же еще таких рус­ская земля...