Фридрих Незнанский - Частное расследование

— Да, конечно. А как вы догадались? — съязвил Сергей.

— А я догадлив от рожденья. Еще что?

— Больше ничего. Я ж говорю — бумаги приводил в порядок. А что у вас?

— Что у меня? Тут в двух словах не расскажешь. Такое все… Не хочешь ли пивка от Синебрюхова? В «Бармалей» тут заскочил. Жрать захотелось после похорон — беда! Шесть банок взял вот. А?

— Конечно. С удовольствием. А может быть, ко мне махнем, а, Александр Борисович? Я на работе не люблю — ну просто в горло не идет. Ей-богу. В субботу взяли водочки с Мишуткой — и не смогли. Не пошла.

— Ну прихвати ее с собой: глядишь, пойдет.

Дежурный на проходной проводил завистливым взглядом прозрачный пакет в руках Сережи с шестью банками пива и едва початой литровой «Смирновской».

— А я, — разлагольствовал на ходу Турецкий, — знал одного прокурора, который не то что на работе мог заложить, это-то запросто, на суде, во время обвинительной речи. Понимаешь, ставил, собака такая, графин прямо напротив себя. И выступал, мерзавец, прихлебывая. Требую, значит, со всей строгостью законности, понимаешь, смертной казни, ну и так далее.

Выйдя на улицу, Турецкий свистнул, подзывая Рагдая. Турецкий знал, что, только если он будет сейчас хорохориться, балагурить, нести ахинею, только в этом случае он не свалится с ног от усталости. Тогда откроется второе дыхание и, может быть, удастся зацепиться хоть за что-то в этой довольно странной истории с чередою не связанных как бы друг с другом смертей, но вместе с тем такой последовательной цепью смертей в одной простецкой, в сущности, семье.

— Ну вот. И этот прокурор, добавлю, любил ужасно ордеры на обыск нам подписывать. «Ищи-ищи, давай, ты не манкируй. Глядишь, найдешь чего— вези на экспертизу: попробуем тут, что уж…»

Машина тронулась.

— С чего начнем? — спросил Сергей, пропуская Турецкого в квартиру впереди себя.

— Начнем сначала, как обычно.

— Я музычку поставлю, вы не против?

— Наоборот, я — за.

— Я понял вас. — Сергей поставил музыку, причем довольно громко, а затем вдобавок включил еще воду на кухне, в ванной. Не сильно так, шумела чтоб. Сергей знал, что Турецкий очень не любил серьезных разговоров на фоне тишины: легко подслушать на большой дистанции. Ведь луч инфракрасного лазера, совершенно невидимый глазом, запросто наводится на окна квартиры и считывает колебания стекла. Стекло дрожит от речи, как мембрана. Единственный тут способ — весь разговор топить в шумах. Да и выпивка сама была только предлогом, чтоб не беседовать на службе. Турецкий говорил ему, что были случаи утечки информации — довольно странные, — раз пять-шесть за последний год.

Сергей принес с кухни кофейник, две чашки. Потушил верхний свет, оставив неяркий торшер.

Они сидели рядом, плечо к плечу.

— Что-то серьезное, Сергей, — начал Турецкий. — В жизни я такой бутафории не видел. Вот к этой Ольге, к вскрывшейся, неоднократно являлся ее покойный отец…

— Грамов А. Н.?

— Ну да. Конечно. И убеждал ее, — Турецкий сделал выразительный жест рукой, — покончить с жизнью. Так доложил мне Травин. Доложил — и через час повесился. Похоже, добровольно.

— Да. Добровольно. Забыл сказать вам — экспертиза…

— Да ясно, ясно! — Турецкий отмахнулся.

Сережа открыл бар, выбор в котором был невелик — все та же водка да пиво, привезенные ими и сразу поставленные аккуратистом Сергеем в бар. Вынув бутылку водки, Сергей выжидающе покачал ею в воздухе.

— Нет, водку не буду, давай пиво.

Сергей убрал водку на место, достал две банки пива и бокалы.

— Вот именно, — кивнул Турецкий. — Допустим, это правда. Так и было. Травин не соврал. Их так убить решили. Таким вот странным способом. Подумай, организация какая: гипноз, психоз и режиссура. И все ради чего? А?

— Я бы сделал катастрофу.

— Разумно. Но кому бы ты устроил катастрофу?

— А кому надо? — глуповато спросил Сергей.

— Вот-вот. Вопрос номер один.

— Предположим сначала, что грохнуть надо было всех троих, — нерешительно высказался Сергей и вопросительно взглянул на Турецкого.

— Разумное предположение: ведь в жизни же все трое и погибли? Да. Так, значит, — всех троих. Допустим. Что бы ты делал, Сергей, на месте преступников, стремящихся уничтожить сразу троих?

— Ну, как чего? Автокатастрофа.

— Автомобиля нет у них. Пешком они ходят.

— Подкараулить, сымитировать нападение… Ну, или с целью ограбления.

— Таких пытаться грабить, да с мокрухой, может только идиот. Простые инженеры. Слабо твое прикрытие.

— А хулиган? Просто. Всех троих, двоих — как хочешь! Вечерком, под фонарем.

— Нет, тоже не получится! Ты забываешь, ведь Травин был «приходящий». Все окружающие знали, конечно, что они «сожительствуют», как говорят в народе. Но все же вместе они нигде старались не появляться.

— Это значит, две катастрофы. Уже опаснее.

— Еще деталь: она работала на вычислительном центре, там же, где и Травин, почти всегда, ну очень часто, она работала в ночную смену, а сын нормальной жизнью жил — школа, секция. Бокс. То есть их всех троих наверняка можно было бы застать лишь дома, причем в ночь с субботы на воскресенье. Или на праздники. Понятно?

— Понятно. Три катастрофы? Ну нет! Уж проще застрелиться самому.

— Они пошли, видишь, на более тонкую штуку: призрак. Дело, прямо сказать, архисложное. Я бы даже сказал, практически невозможное. Но у ребят есть, видимо, гипнотизер.

— Не-е-т! Это что-то тут накручено. Давайте исходить из фактов, только фактов. Мы можем утверждать, что Травина вели к самоубийству? Подталкивали? Принуждали? Нет, не можем! Дальше. Ольга была, конечно, явно не в себе. Тут просто. В июле у нее трагически погиб отец. Дальше. Через три недели мать умерла. Мать, родная мать. Утешительница. Опора и поддержка. Советчик. Отдушина. Ага. Остался Травин. Теперь про Травина. Заходит и ночует. Но не женится. Уж все, казалось! Осталась без отца, без матери! А он не женится. Приятно это ей? «А-а-а, пропади вы пропадом», — сказала Ольга Алексеевна и задушила сына. В сердцах. А может быть, на сдвиге. Того слегка. И вскрытие тут не покажет ничего. Теперь остался Травин. Тут ясно, комплекс вины у него огромный. Она, я думаю, ему давненько угрожала, что убьется вместе с сыном. Угрожала, чтоб женился. Когда он увидел вас в институте, то сразу заподозрил, испугался: вдруг с Олей впрямь чего стряслось… «Вы следователь?» — он вас спросил. «Ага». Так, ясно. Значит, что-то там стряслось. Поэтому он и спросил в машине: «Что, Оля умерла?» — «Да, умерла». — «А Коленька?» — «И Коленька». Тут он расстроился, понятно… Не камень, человек. Вы начали расспрашивать его. А что он вам ответит? Что он подлец, обманщик, двоеженец, что он ее, да со своим-то с собственным ребенком в могилу затолкал? Такое может человек мгновенно осознать и приговор себе при постороннем человеке огласить? Конечно нет, не может. Вот он и накидал вам бочку ерунды, про то, про се, про призраков. Чтоб вы отстали от него. А приговор себе он вынес. Там, внутри. В душе. И через час привел его в исполнение. Все очень просто. Так?