Джорджо де Кирико - Гебдомерос

курьезным, но, не желая спорить, тут же заговорили о другом. Из чего Гебдомерос заключил, что они, вероятно, плохо поняли смысл его слов. Он продолжал размышлять о том ;как трудно добиться понимания, если речь касается чего-то возвышенного или глубокого. «Странно, – повторял про себя Гебдомерос, – мысль о том, что нечто ускользает от моего понимания, лишила бы меня сна, а между тем люди, как правило, могут смотреть на непонятные для них вещи, читать и слушать о них, не испытывая при этом беспокойства». Они начали подниматься по довольно широкой деревянной покрытой лаком лестнице; центр ее был устлан ковром, а в основании, на небольшой резного дуба дорической колонне, стояла инкрустированная так же деревянная статуя, изображающая негра, держащего в руках над головой газовую лампу с накрытой асбестовым колпаком горелкой. У Гебдомероса возникло ощущение, что он поднимается к дантисту или же к специалисту по венерическим заболеваниям. Он испытывал легкое возбуждение и почувствовал нечто вроде слабой желудочной колики. Он попытался побороть в себе беспокойство, понимая, что не один, что его сопровождают двое друзей, крепких и спортивных, носящих в задних карманах брюк пистолеты с запасной обоймой. Приблизившись к этажу, который обещал быть самым таинственным с точки зрения происходящих здесь событий, они замедлили шаг и приподнялись на цыпочки. Продвигаясь друг за другом, друзья придерживались одной линии, чтобы при необходимости в случае появления чего-либо необычного свободно и беспрепятственно ретироваться. Гебдомерос в этот момент вспоминал сны своего детства, в которых он видел себя в тревоге поднимающимся по освещенной неясным светом лестнице из покрытого лаком дерева, с мягким ковром, заглушавшим звук его шагов. Его ботинки, как правило, не только во снах, но и наяву скрипели редко, поскольку их делал на заказ славящийся высоким качеством своих изделий сапожник по имени Перпиньяни; отец же Гебдомероса не был притязателен при выборе обуви; его ботинки при каждом шаге издавали мерзкий скрип, даже скорее хруст, словно он ступал по мешочкам, наполненным мелкими косточками. Затем следовало появление медведя, медведя сердитого и упрямого, который, наклонив голову, с блуждающим взором преследует вас на лестницах и в коридорах; ваш бег в растерянности по анфиладам комнат, прыжок из окна в пустоту (самоубийство во сне) и свободный полет, словно вы человек-кондор, подобный изображениям Леонардо, которые он, развлекаясь, помещал на одном листе рядом с чертежами катапульты и анатомическими набросками. [1]Это был сон, всегда предвещавший несчастья, и в первую очередь болезни.

«Вот здесь», – произнес Гебдомерос, остановившись перед друзьями в позе предусмотрительного офицера, жестом рук сдерживающего порыв своих солдат. Он стоял на пороге просторной, с высоким потолком комнаты, отделанной по моде 80-х. Абсолютно лишенная мебели, своим освещением и общей тональностью она напоминала игорные залы Монте-Карло. В углу, под скучающим взглядом мэтра, экс-гладиатора с профилем черного грифа и телом, покрытым шрамами, уверенно упражнялись двое в масках. «Гладиаторы! [2] Это слово содержит в себе тайну», – прошептал Гебдомерос, обращаясь к самому молодому из спутников. Он подумал о варьете, о светящемся потолке зала, воскрешающем в памяти видения дантовского рая; подумал он и о дневных гладиаторских боях в Риме, когда к концу представления клонящееся к закату солнце увеличивало тень от огромного занавеса на арене, от которой поднимался запах пропитанных кровью песка и опилок…

Еще несколько обитых дверей и коротких, пустых коридоров, а затем внезапно: Общество, Вступление в Общество. Ведение светского образа жизни. Правила общества. Умение жить. Членский билет. У. В. (условия выхода). В. С. Р. (в собственные руки). Б. Л. П. С. (будьте любезны перевернуть страницу). В углу салона огромный рояль с открытой крышкой; не приподнимаясь на носки, можно было разглядеть его сложные внутренности, его анатомию; нетрудно было представить, какая катастрофа произойдет, если один из канделябров со всеми зажженными свечами, свечами голубого и розового цвета, упадет внутрь рояля. Какое бедствие в бездне звуков! Какое препятствие для четкой работы обтянутых фетром молоточков стекающий по натянутым, как лук Улисса, металлическим струнам воск! «Лучше об этом не думать», – произнес Гебдомерос, повернувшись к своим друзьям, и тогда все трое, словно в предчувствии опасности, взялись за руки и стали пристально, в полном молчании следить за этим необычным спектаклем; они представляли себя гостями усовершенствованной субмарины, с изумлением наблюдающими через иллюминаторы корабля за таинственными превращениями океанической фауны и флоры. [3]Во всяком случае, спектакль, представший их взорам, имел определенное сходство с подводным миром; но не только рассеянный свет, убивающий тени, заставлял их думать об огромных аквариумах; над всем происходящим зависла странная, необъяснимая тишина; и пианист, тот, что, сидя за роялем, играл, не издавая звуков, будучи к тому же невидимым, поскольку в нем не было ничего, что стоило бы видеть, и те участники драмы, что с чашечками кофе в руках, будто в замедленной съемке, двигались вокруг фортепиано, все эти персонажи жили в особом мире. Они не ведали ни о чем, ни о чем не рассуждали, никогда не говорили ни о войне в Трансваале, ни о катастрофе на Мартинике, они были неузнаваемы, поскольку никогда и недостойны были быть узнанными, они ничем не были озабочены и ничто не могло воздействовать на них – ни синильная кислота, ни стилет, ни покрытая броней пуля. Если некто, назовем его, к примеру, мятежник, замыслил бы поджечь фитиль адской машины, все 50 килограммов содержимого ее сложного механизма горели бы медленно, тлея, как сырые поленья. Было отчего предаться отчаянию. Гебдомерос полагал все это эффектом среды, атмосферы, и не видел никакой возможности изменить положение вещей, поэтому ничего другого не оставалось, как предоставить всему идти своим чередом. Но все же оставался вопрос: существуют ли все эти персонажи в реальности? Ответить вот так сразу, не посвятив несколько ночей глубокому размышлению, как делал Гебдомерос каждый раз, когда им овладевала сложная проблема, было бы трудно.

Он боялся вовлекать своих друзей в дискуссии, ставя перед ними вечные вопросы: что есть жизнь? Что есть смерть? Существует ли жизнь на других планетах? Верите ли вы в метемпсихоз, в бессмертие души, в нерушимость естественных законов, в наличие подсознания у животных, в сны дверных засовов, в то, что все загадочно: и цикада, и голова перепелки, и пятнистая шкура леопарда? Ему не внушали доверия те другие, кто спорил с ним: он опасался проявлений их любви, их пренебрежения, их чувствительности и истеричности; он не желал будить в своих друзьях сложных чувств, и, наконец, больше всего он опасался их восторгов по поводу результатов его работы; такие возгласы, как: это изумительно! невероятно! поразительно! – не доставляли ему ничего, кроме сомнительного удовольствия, которое в конце концов выливалось в раздражение. Единственная его забота состояла в том, чтобы не привлекать внимания; одеваться как все, двигаться незаметно, не чувствовать за спиной пристальных, пусть даже доброжелательных взглядов. О, разумеется, иной раз ему бы хотелось привлекать внимание людей, но иначе. Ощущать чувство превосходства и наслаждаться славой, но не испытывать при этом скуки. Ох уж сибариты!

Читать дальше