Фридрих Незнанский - Ищите женщину

— Зовут-то тебя как? — спросил Турецкий, подумав, что обращение на «вы» как-то не очень уместно.

— Ольга, — ответила она, опираясь о столик и глядя на него сверху вниз, — Оля.

— Я почему-то так и подумал… имя подходит. Присядь. А вы тут не боитесь?

— Чего? — удивилась она, садясь напротив и упираясь ладонями в мощные свои ляжки.

— Да вот хоть тот же генерал, которого ты видела. Он же из милиции. А вдруг и я из той же конторы. А ты мне… ну, предлагаешь попутчицу, скажем так. Не опасно?

— Я тебе скажу, родненький, — она качнулась к нему, — что как раз такой клиент больше всего интересуется, с кем ехать придется. А если ты ему вариант предложишь, иной так отрывается, что за его здоровье опасаешься. Чего ж не поглядел-то?

— А чего глядеть зря? Может, мне вот такие, как ты, по вкусу, а остальные не нравятся? Что скажешь?

— Хитер ты, генерал, да я больше не по этой части, поэтому отдыхай теперь, если сможешь.

— Это почему же?

— А потому, что у твоего соседа, — она показала большим пальцем себе за спину, — появилась попутчица. А он крутой мужик, видать. Так что лучше быстрей засыпай…

— Придется, — засмеялся он и, окинув еще раз взглядом ее фигуру, добавил: — Хороша! Для того, кто понимает…

Она, уже выходя, задержалась у двери, обернулась:

— Симпатичный ты мужик, хоть и генерал. Ладно уж, если спать не будешь, после Бологого, может, и загляну. Дверь-то закрой, а защелку — не нужно… А ты, поди, еще и хулиган? Ну-ну!

И царственно вышла.

«Ну вот тебе и приключение, господин особо важный, — хмыкнул Турецкий. — Значит, мужик ты еще симпатичный, и поэтому не должен быть эгоистом… Ты теперь просто обязан сделать этой Олечке приятное».

Попив чаю с печеньем, он собрался сходить в туалет — умыться перед сном. А заодно тянуло почему-то заглянуть, по ошибке естественно, в соседнее купе, чтобы увидеть, от чего отказался. Тем более что и дверь туда была открыта. А до Турецкого вот уже с полчаса доносился раздражающий женский смех.

Он так и сделал, заглянул в открытую дверь и тут же извинился. Но успел увидеть хозяина — явно поддатого крупного коротко стриженного молодца, выглядевшего, впрочем, вполне прилично — в белой рубашке с пестрым галстуком и такими же широкими подтяжками. Пиджак его болтался на вешалке. А напротив на диване устроилась худощавая брюнетка в больших притемненных очках. Это она смеялась так раздражающе-зазывно. Турецкий, как джентльмен, кивнул с улыбкой и пошел дальше, словно чувствуя на спине надменный взгляд «пассажирки». Подумал, что коленки у нее вроде бы и ничего, но вряд ли клиента может ожидать здесь что-то особенное, скорее всего, элементарный секс, больше напоминающий набор физкультурных упражнений, поскольку она — явная профессионалка. Они, эти дамы, и сексом предпочитают заниматься в очках, считая, что это придает больше таинственности. Или возбуждает, черт их разберет…

Нет, конечно, никогда не был снобом Александр Борисович, особенно в любовных делах, что тут говорить! И ни перед кем не хвастался своими победами на этом фронте. Единственное же, чего он не терпел, — это обыденности, преснятины. Каждый раз он ожидал какого-нибудь, пусть даже малого, открытия. А иначе все это действительно превращалось в какую-то гигиеническую необходимость. Вроде обязательной чистки зубов. И та голенастая брюнетка не вызвала у него ни малейших эмоций. А вот богатырская Ольга… Если, конечно, она не передумает, это может быть интересно со всех точек зрения — и прежде всего чисто зрительной: нечто яркое, могучее, кустодиевское. Как эти его знаменитые чувственные купчихи. А что, для кого-то они, возможно, были недостижимым идеалом!

Но все эти, в сущности, никчемушные легкомысленные размышления быстро отошли на второй план и позабылись, потому что, вернувшись в свое купе, Турецкий защелкнул дверь поворотом замка, но стопор не поднял — на всякий случай! — и снова завалился со своим дневником.

«Черт возьми этих писателей со всеми их эмоциями, сентенциями и прочей хренотенью, — подумал несколько минут спустя. — А ведь затягивает же понемногу. Будто ты наблюдаешь в замочную скважину за чужой жизнью. И видишь то, что тебе, в общем, хорошо известно, но почему-то совсем с другой стороны. И ты помимо желания как-то вдруг начинаешь принимать игру чужого воображения как нечто очень близкое тебе, как твою собственную, и тут тянет возражать: нет, брат, врешь, не прав ты, и так далее, и тому подобное. Но тебя уже затягивает дальше, а что там, на следующей странице? В новом круге жизни. В чужой судьбе. Ты начинаешь следить за отсутствующим действием, которым представляется этот неупорядоченный набор наблюдений. Есть какая-то притягательная, странная тайна в строчках, написанных чужой рукой. Особенно когда тебе уже известен финал этой трагической истории…»

Трудно было разбирать каракули. Но, как оказалось, интересно.

Кокорин писал не для потомков, а для себя. И это был, в сущности, не дневник в буквальном смысле этого слова, а нечто вроде записной книжки писателя, где отдельные наблюдения или факты просто фиксировались, и рядом — почти готовый текст, со своим сюжетом, с наметками характеров, с портретными зарисовками. Вероятно, как и большинству журналистов, автору дневника мерещились лавры беллетриста. Ибо слово любого, даже самого выдающегося журналиста — все равно однодневка, в то время как весьма средняя книжка писателя может претендовать на вечность. Ничего не скажешь, великая несправедливость судьбы!

И еще одна деталь несколько озадачила Турецкого. Дневник начинался как бы с полуфразы: «…И вот поэтому…» Это могло означать, что начало, если таковое имелось, было в другой тетради. Так сказать, предыдущей. А где она? Или где возможное продолжение? В общем, сплошные загадки.

Ковыляя поначалу от буквы к букве, от слова к слову и так далее, Турецкий каким-то самому ему непонятным образом втянулся в чтение, вошел в ритм писавшего, в его настроение, и вдруг почувствовал, что уже разбирается в тексте почти без труда. И тогда он вернулся к началу…

«…И вот поэтому вспомнил также и рассказ о его развеселой поездке в «Париж и область», как было напечатано в командировочном удостоверении, выданном Валере Главным управлением московской торговли…

Он убеждал, хоть никто не верил, что та командировка возникла случайно. С любопытной преамбулой. Встретил однажды в ЦДЛ приятеля, который был в очень хорошо поддатом состоянии, так что даже лыка местами не вязал. Тот повис на шее: давай еще по сотке. Куда уж! Пристал. Дернули у буфетчицы Вали — с традиционным апельсиновым соком. Закурили. Потом взяли повтор и устроились в уголке, под витражом. Говорили, естественно, о бабах. О чем еще можно говорить двоим мужикам в хорошем состоянии? Вот и говорили. И тут Валерин приятель, про которого было известно только то, что он крутится в "пятерке"…»