Фридрих Незнанский - Ищите женщину

А третья передача, вероятно, так и не будет услышана… у них. И значит, надо кончать заниматься чепухой, а переходить к делу. Гонорары меня расслабляют и подталкивают жить с непривычной мне распущенностью.

Сказал об этом Рюрику Алексеевичу, он обещал подумать и посоветоваться. С кем, очень мне интересно.

Время эйфории прошло, наступили будни. Михайлов стал для меня уже не Рюриком, а Рюриком Алексеевичем. Я сумел оценить его тактичность в этом, казалось бы, малозначительном вопросе. Он несколько раз подряд на людях назвал меня Игорем Владимировичем, хотя прежде звал Игорем и даже Игорьком. Я все понял.

…Меня вызвали в нью-йоркское отделение ФБР для беседы.

Обо мне им было, как я сразу увидел, известно практически все. Но интерес пожилой господин с явно крашеными волосами проявил лишь к одному аспекту моей прошлой жизни. Предложив считать нашу беседу доверительной и потому не подлежащей разглашению, — даже Михайлову? — спросил я наивно, на что он ответил категорически: да, даже ему, — джентльмен начал подробнейшим образом расспрашивать меня о работе в моем бывшем институте в Серпухове. Его интересовало буквально все. И из вопросов я понял, что им тут известны очень многие из наших отечественных научных разработок, которые в институте считались совершенно секретными и требовали таких допусков, что ни о каких посторонних там и речи быть не могло. Однако же…

Я, конечно, отстал за последние пять лет, украденных у меня тюрьмой и колонией, от новейших разработок в области атомного ядра. Но тем не менее, как мне показалось, крашеному джентльмену, довольно профессионально разбиравшемуся в физических проблемах, которыми в России занимался коллектив «закрытого» для прессы академика Прокопченко, понравились мои ответы и собственные суждения. Разумеется, Дмитрий Юрьевич просто убил бы меня за столь вольное толкование его так называемого «серпуховского эффекта», но что делать? Я вынужден был сохранять свое лицо. Ну а мой дотошный собеседник, видимо, принял некоторые мои «вольности» за критический взгляд на идеи мэтра.

Результат нашей «беседы» оказался совершенно неожиданным для меня и, как я понял, будет иметь столь же воодушевляющие последствия.

Не вдаваясь в существо моего разговора с джентльменом, который представился мне расхожим шпионским именем Джек Смит — а мог бы назваться немцем Мюллером или русским Ивановым, — Рюрик Алексеевич, зная лишь о самом факте этой встречи, сказал мне, что я выглядел достаточно убедительно, что, в свою очередь, вскоре будет иметь продолжение. И даже пригласил встретиться вечерком и поболтать за рюмкой водки — по-русски. Удивительно, я уже давно не мог рассчитывать на такую милость.

…Чудо, а иначе это и не назовешь, случилось. Второе чудо в моей жизни! Первое — это свобода.

Я получил официальное приглашение. Оно последовало из Бостона, в десятке верст от которого находится один из знаменитейших университетов мира — великий Гарвард! А вот рядом с ним другой, не менее замечательный очаг науки — Эм-ай-ти, как называют его американцы, — Массачусетский технологический институт. Письмо с просьбой к господину профессору И. Красновскому приехать для переговоров о возможном предоставлении работы, соответствующей научному профилю господина профессора, а также потребностям МАТ. А подписал письмо ко мне руководитель проекта, лауреат Нобелевской премии Роман Штейн.

Тот, кто занимается ядерной физикой, знает, что этот гениальный старик, чьи родители покинули Киев и приехали в Америку в поисках лучшей жизни еще перед Первой мировой войной, в настоящее время по праву считается одним из краеугольных, как говорится, столпов науки. И свою научную работу он вот уже многие годы, если не десятилетия, сочетает с преподавательской деятельностью. Я у себя еще слышал, что темой его разработок является создание какого-то кардинально нового вида вооружений. Естественно, все было закрыто, наша нынешняя разведка не могла отличиться высочайшими способностями, присущими их выдающимся предшественникам, в сороковых — пятидесятых годах осуществившим уникальную операцию «Энормоз», после которой Советский Союз стал второй ядерной державой мира. Великой ядерной державой.

И вот я получил приглашение патриарха!

Рюрик Алексеевич всем своим видом демонстрировал, что это дело его рук. Обычное дело. В конце концов, мы же земляки. Мы просто русские люди. А то, что мы на чужбине, так это лишний раз подчеркивает наш подлинный интернационализм, который определяется не узкими коммунистическими догмами, а стремлением слиться со всеми народами мира в чувстве общего гражданства. Синоним космополитизма.

Помню я, помню, эту маленькую черную книжку, найденную мной в словарном отделе библиотеки Прокопченко. Помню свое изумление по поводу совершенно неожиданной для меня трактовки этого термина, из-за огульного награждения которым многие и многие светлые головы проложили тот путь, по которому однажды довелось пройти и мне. Да, прочитал я тогда в Карманном словаре иностранных слов, выпущенном в 1907 году, следующее: «Космополитизм — распространение идеи отечества на весь мир; общечеловеческое гражданство или братство, нисколько не исключающее любви к собственному отечеству, — течение, противное узкому национализму».

Но если это так, то почему же были объявлены врагами родины писатели и ученые, артисты и музыканты?! Великие люди, обруганные «безродными космополитами»… Выгнанные с работы и из общества, объявленные шпионами империалистических разведок, отщепенцами и подонками всех мастей…

Видя мое искреннее изумление, полнейшее «опупение» позавчерашнего студиозуса, Дмитрий Юрьевич, тогда еще членкор, не улыбнулся, не нахмурился, а лишь пожал плечами и философски заметил: «Есть многое на свете, друг Горацио, о чем не снилось мудрости твоей!» Он знал многие варианты переводов из Шекспира…

Итак, мы с Михайловым, разумеется, космополиты. Как и Роман Григорьевич Штейн, как десятки и сотни наших единомышленников. И я торжественно вступаю в их почетный круг. Рюрик Алексеевич, конечно, обладает даром публичного политика, а потому, слушая его, поневоле проникаешься и к себе поразительным уважением.

Он мне сказал, кстати, что я могу добраться до Бостона тремя путями. Самый американский — это самолет. Можно лететь из центрального аэропорта имени Кеннеди, можно из Ньюпорта. Причем на внутренние рейсы билеты продаются прямо в самолете. Это очень удобно и, главное, быстро. За что и ценится американцами, у которых время, как известно, деньги.

Если я желаю больших впечатлений, то есть смысл отправиться морским путем. Из Нью-йоркской гавани пароходом в Бостон. Заодно можно увидеть военные суда на рейде морской военной базы в Бостоне. Чрезвычайно любопытное зрелище. И наконец — поезд. Но это часов примерно восемь, хотя и очень комфортно. Четвертый путь ко мне не имел отношения — это автомобиль. У меня был подержанный «форд», но со своими не слишком выдающимися водительскими способностями на дорогу в четыреста миль я бы с ходу не решился.