Эд Макбейн - Румпельштильцхен

— Не смешите меня, — сказала мне на это Миллер.

— Это она составляла завещание, не я.

— И каким же образом она собирается распоряжаться тем, что ей еще не принадлежит? Ведь вы же юрист, не так ли? Ведь вы же прекрасно знаете, что только тот, кто учреждает траст, может решать, как и когда будут распределены доход и основной капитал.

— Но ведь бенифициаром-то по этому трасту была ваша дочь, разве не так?

— Разумеется, она им была. Но…

— Ну тогда, если срок трастового соглашения уже истек, основной капитал был бы ее, и она могла бы поступать, как…

— Он еще не истек.

— А когда он истекает?

— А это вас не касается.

— Если он истек до ее смерти, это меня даже очень касается. Ваша дочь распорядилась передать четверть причитавшейся ей суммы Энтони Кенигу. А это означает, что если деньги уже принадлежали ей, четверть…

— Хотите отобрать все это у меня? — спросил вдруг у меня Миллер, обведя широким жестом бесконечные акры апельсиновых рощ. — Все это, на что я потратил всю жизнь, дожидаясь того времени, когда Викки станет достаточно взрослой, чтобы самой управляться здесь? — он отрицательно помотал головой. — Так знайте же, господин хороший, у вас ничего не выйдет.

— Да я ведь еще не настаиваю, что мистер Кениг уже имеет какие-то права…

— Ах, только еще, да? А когда же, позвольте узнать, мистер Хоуп, когда же вы собираетесь начать на этом настаивать?

— После того, как смогу ознакомиться с трастовым соглашением. И там уже только если…

— Еще чего! Фиг вам! Вам это не удастся.

— Если срок трастового соглашения истек до того, как ваша дочь написала свое завещание…

— Он еще не истек, я уже говорил об этом.

— Или же если условиями соглашения предусмотрено специальное условие, в соответствии с которым ей предоставляется право самой назначать альтернативного бенефициара…

— Ничего подобного там нет.

— Но каким образом я могу убедиться в этом, не имея возможности взглянуть на сам документ?

— Поверьте мне на слово.

— Шутите? Ведь речь идет о четверти суммы капитала и дохода по нему. А всегда должен оставаться на страже интересов своего клиента.

— Ну тогда, мистер Хоуп, идите к черту, потому что мой траст вас не касается, и ничего вы не увидите и не получите.

— У судьи на этот счет может оказаться другая точка зрения.

— Что?

— Имя моего клиента упоминается в завещании как раз в связи с этим вашим трастом. И я могу обратиться в суд с требованием возмещения убытка…

— Ни один суд не возьмется…

— Нет, господин Миллер, все же есть один суд, который примет это дело к производству. И называется он Окружной Суд Калусы, и как раз именно туда я и собираюсь обратиться с заявлением о вынесении решения по поводу обоснованности прав моего клиента в связи с данным трастом. И уж тогда я вручу вам официальный запрос на представление копии трастового соглашения для проведения расследования.

— Все равно ни один суд не позволит вам этого.

— А мне вовсе и не надо испрашивать на то дозволения суда. В силу того, что я исполняю свои непосредственные профессиональные обязанности, я могу сделать данный запрос и самостоятельно.

— Ну что ж, в таком случае, мистер Хоуп, и флаг вам в руки.

— Возможно ваш адвокат, мистер Миллер, не захочет, чтобы я утруждал себя подобным образом. Вы действительно уверены, что для начала вы не желаете сами поговорить с ним?

— Нет уж, сами разговаривайте. Все бумаги по трасту оформлял Дэвид Хейторн из Нового Орлеана. Мы жили там некоторое время. Может быть вам еще и номер его телефона дать или так обойдетесь?

— Я сам разыщу его. Благодарю. Прощайте, мистер Миллер.

В ответ он не произнес ни слова. Двейн Миллер быстро взошел по ступенькам крыльца и скрылся на террасе, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Перед тем как уйти из офиса, я поручил Синтии связаться по телефону с редакцией «Геральд-Трибюн» и попросить прислать экземпляр субботнего номера их газеты, того самого, где было опубликована рецензия Джин Ривертон на премьеру Викки. Возвратившись в контору, я нашел газету у себя на столе, она лежала вместе с листком, на котором Синтия записала имена всех тех, кто звонил в мое отсутствие. Я лишь мельком взглянул на этот список, и тут же принялся просматривать оглавление, помещенное на первой полосе газеты. Рецензия была на двенадцатой странице раздела Е. И вот о чем в ней говорилось:

Суинг был моей музыкой.

Я выросла в эпоху биг-бэндов. Мои ноги притопывали в такт ритмам Бенни Гудмана и Чарли Барнета. Душа моя не оставалась равнодушной к мелодиям Глена Миллера и Клода Торнхилла. И сердце мое замирало, когда я слышала, как Гарри Джеймс играл на трубе или Арти Шоу — на своем кларнете. И даже сейчас я все еще могу напеть мотивы песен Чарли Спивака, Глена Грея, Вона Монро, Дюка Эллингтона — и даже Альвино Рея, который играл на электрогитаре еще задолго до того, как «Битлз» подключили свои «струны» к электросети. Что же касается певиц, то я в прямом смысле слова боготворила Хелен О'Коннел и Китти Каллен, Мароу Тайлтон и Конни Хейниз, Бетти Гаттон и ее сестру Мэрион, сестер Эндрюс, сестер Кинг, Дорис Дей, когда она еще выступала вместе с ансамблем «Ле-Браун». Я была влюблена в суинг. Я до сих пор люблю суинг.

Виктория Миллер стала звездой в 1965, когда суинг к тому времени уже «почил в бозе» и уже даже состоялось погребение всей Эпохи Биг-Бэндов. Она сделала себе имя на той музыке, что впоследствии получила название «тяжелого рока» в противовес так называемому «легкому року», имеющему и другое название — «жвачка для ушей», или же в самом недавнем прошлом «панк року». За время своей непродолжительной карьеры Викторией Миллер было записано три альбома и несколько синглов-«сорокопяток». Альбомы разошлись миллионными тиражами, и наибольшую известность снискал самый первый из них — «Безумие». Тогда мисс Миллер пела под аккомпанемент группы «Уит», и стиль их игры, который в конце концов и стал причиной свалившейся на них славы, может быть лучше всего описан как заводной, буйный, яростный — по-настоящему «безумный». Но вчера вечером во время своего премьерного выступления в прекрасном баре «Тропикана» ресторана «Зимний сад», Виктория Миллер решила исполнить многие из тех песен, что прославили Эпоху Биг-Бэндов. Результаты данного эксперимента оказались весьма плачевными.

Должна признаться, что было очень трудно удержаться от того, чтобы не сравнить трактовку песни «Я владею тобой», исполненную вчера мисс Миллер с тем, как эта же песня исполнялась Джо Стаффордом, ее версию «Почему ты не так поступаешь?» с тем, как это произведение звучало у Пегги Ли, ее собственную интерпретацию «Он мой мальчик» с оригинальной интерпретацией Хелен Форест. Но если подобные сравнения и оказываются слишком уж одиозными, то их, несомненно, следует избегать любой ценой; просто мисс Миллер не следовало строить весь репертуар своего выступления на тех песнях, что и так хорошо известны в своем первоначальном исполнении, потому что именно так они и запомнились и бережно хранятся в воспоминаниях очень многих жителей нашей Калусы. Произведенный мисс Миллер подбор песенного материала скорее вызывал недоумение, чем чувство сопереживания, причем даже в большей степени, чем попытка все той же мисс Миллер создать в зале атмосферу беззаботности, какая бывает в компании хороших и давних друзей. Более того, ее голос — возможно вполне подходивший для оглушительно ревущих усилителей, что и было ею выгодно использовано еще в 60-х — оказался слишком слабым и чересчур резким, когда она решила взяться за таких фаворитов 40-х как «Я буду рядом», «Сентиментальное путешествие» и «Голубая серенада». Несколько лучше, но опять же не намного, мисс Миллер удалось исполнить «Спасибо за прогулку в ритме бугги» (но кто же может забыть Аниту О'Дей в сопровождении оркестра Жина Крупа?) или «Тампико» (и опять же, разве найдется хоть кто-нибудь, кто не предпочел бы услышать то же самое, но уже в исполнении Джун Кристи/Стэна Кэнтона?), но все же по большому счету, в выступлении мисс Миллер очень не хватало того трепета, того непередаваемого очарования, которые были безусловно присущи появлению на эстраде звезд 40-х годов. Джон Рухиеро замечательно, просто превосходно аккомпанировал мисс Виктории Миллер на рояле. И честно говоря, мне показалось, что вчера вечером ему как никогда хотелось снова оказаться на сцене зала «Хелен Готлиб».