Лилия Лукина - Если нам судьба...

— Так, ваше сиятельство, — сказал Егор Карпович, пожимая руку Артамона Михайловича, — долг платежом красен. Рассказал мне Андрей, как вы его в свое время сами от смерти спасли. А мы, Власовы, добро всю жизнь помним.

— Ружья бы нам взять, Артамон Михайлович. Я тут в первый вечер посвоевольничал — карабинчик взял да коробку патронов, чтобы в случае чего дом защитить можно было. Так теперь нас трое, нам и караулить удобнее будет.

— Выбирайте, Егор Карпович, — сказал Матвеев, показывая на увешанный оружием ковер, — какое понравится. — Сам он определенно находился в некоем замешательстве — что-то смущало его в облике Егора Карповича. И он никак не мог понять, что именно.

— А, так вот где оно все эти годы пряталось, — сказал Власов-старший, снимая со стены старинное ружье, приклад которого был украшен большими серебряными медальонами с изображением кораблей, пушек и других орудий. — Вот оно, парное-то.

Он повернулся к Матвееву и стал рассказывать совершенно иным тоном, тоном равного.

— А вы что же, не знали, что за реликвия у вас в доме хранится? Никита Демидович Антуфьев в свое время в подарок к Рождеству для Петра Алексеевича два таких сделал. Мужское, — Егор Карпович любовно погладил приклад ружья, — которое Петр Алексеевич предку вашему, Андрею Артамоновичу, пожаловал, и женское, для Екатерины Алексеевны сделанное, поменьше и полегче. Его много лет спустя Анна Ивановна уже моему предку, Андрею Ивановичу, за верную службу презентовала. Не знаю, как в вашем, а в нашем секретик один был, тайничок небольшой.

Матвеев смотрел на Власова-старшего большими, округлившимися от удивления глазами и потрясенно молчал, не в силах выговорить ни слова. Андрей, впервые видевший отца таким, тоже ничего в происходящем не понимал. Он только с ужасом ждал, что скажет Артамон Михайлович, когда ему надоест эта фамильярность.

А Егор Карпович тем временем достал из-под воротника гимнастерки иголку с ниткой и, глядя на Матвеева, сказал, подсмеиваясь над самим собой:

— Не удивляйтесь. Право же, одичали мы, совсем одичали.

Он почти до конца воткнул иголку в неприметное, едва различимое отверстие на одной из серебряных пластин, и тут же большой медальон, украшавший затыльник ружья и казавшийся навечно прикрепленным к прикладу, отскочил в сторону, откинувшись на крохотных петельках, и под ним оказалось небольшое углубление. Егор Карпович наклонил ружье, и в руку ему выкатилось что-то, завернутое в истлевшую от времени материю.

— Ну, вот, и в вашем, оказывается, тайничок был, — сказал он и протянул Артамону Михайловичу открытую ладонь. — Посмотрите, что ваш предок здесь хранил.

Матвеев совершенно машинально взял это что-то, но материя расползлась под его пальцами, и на стол, звякнув, упало мужское кольцо — черная печатка из простого металла с очень причудливым выпуклым узором серебристого цвета. Артамон Михайлович потрясенно смотрел на нее, губы его задрожали, по виску потекла тонкая струйка пота, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Чудовищным усилием воли он сохранил самообладание, взял дрожащими руками кольцо, погладил его и очень аккуратно надел на безымянный палец левой руки.

В это время раздался осторожный стук в дверь, и в ответ на произнесенное Матвеевым нетвердым голосом «Войдите» в кабинет вошел высокий стройный голубоглазый блондин в выгоревшей на солнце солдатской гимнастерке.

— Мой Бог! — увидев его, изумился Артамон Михайлович. — Дорогой, как вы сюда попали? И в таком виде? Вы же при штабе оставались, когда меня в госпиталь увезли?

— А это, Артамон Михайлович, мой младший сын, Владимир, — совершенно спокойно сказал Егор Карпович, и только где-то в глубине его голубых глаз затаилась усмешка.

— Я ничего не понимаю, — Матвеев в полной растерянности сел около стола и обхватил голову руками. — Что вообще происходит в моем доме? — и он с надеждой посмотрел на своего верного денщика. — Андрей, может быть, ты мне объяснишь? Кто эти люди?

— Артамон Михайлович, — не менее растерянно начал было Андрей. — Да я же вам еще вчера говорил…

В этот момент в кабинет без стука вошла Мария Сергеевна.

— Том, я хотела у тебя спросить…

Но тут она заметила стоящего около двери Владимира, и на лице у нее появилось выражение некоторого замешательства. Она смотрела на него, не отрываясь, зажмурилась и снова посмотрела. Потом она перевела глаза на остальных и встретилась взглядом с Егором Карповичем, который при виде ее просто окаменел и испытывал очевидное желание не то что спрятаться куда-нибудь, а просто провалиться под землю.

— Жорж… — только и смогла сказать она, страшно побледнев, и стала тихо сползать по стене, на которую оперлась, когда увидела Владимира.

— Мари, — бросился к ней Егор Карпович, подхватывая на руки и перенося на низкий диванчик около окна. — Андрей, воды, скорее воды! — он растирал ее руки, согревая их своим дыханием и целуя их. — Мари, ты слышишь меня? Мари, я умоляю тебя, очнись!

Веки Марии Сергеевны затрепетали, она приоткрыла глаза и еле слышно прошептала:

— Жорж, ты жив… — и снова лишилась чувств.

Андрей и его отец перенесли Марию Сергеевну в ее

комнату, оставив на попечение Елизаветы Александровны и Глафиры, и вернулись к Матвееву в кабинет. Он встретил их стоя.

— Георгий Карлович, граф Остерман, я рад Приветствовать в своем доме вас и ваших сыновей. К сожалению, обстоятельства таковы, что мое гостеприимство резко ограничено моими же возможностями, но весь дом в вашем распоряжении, чувствуйте себя здесь совершенно свободно.

— Нет, ваше сиятельство, нет больше графа Жоржа Остермана. Когда я понял, что натворил, то, не желая брать на душу грех самоубийства, ушел искать смерти в тайгу. И спасли там уже не меня, а совсем другого человека, — печально, но твердо сказал отец Андрея. — Перед вами простой мужик Егор Карпович Власов. Вот в этом качестве и прошу вас меня воспринимать. И прошу вас великодушно простить меня за глупое, непозволительное панибратство.

— Граф… — пытался остановить его Матвеев.

— Нет, — прервал Артамона Михайловича Власов-отец. — Подождите, дайте мне сказать. Но даже нынешнее мое положение не способно искупить те ужасные несчастья и переживания, которые я доставил Марии Сергеевне и всем моим родным, поддавшись безумству, забыв свой долг перед семьей, поправ честь своих предков, — подумав, он добавил: — Я могу допустить, что Мария Сергеевна, женщина необыкновенной доброты и благородства, способна простить меня, но сам я себя простить не смогу никогда. И единственное мое желание — всячески поспособствовать тому, чтобы она и все дорогие для нее люди оказались в безопасности, избегли той участи, которая, как я слышал, постигла в этих краях уже очень многих. Поэтому прошу и настаиваю, располагайте мной и моими сыновьями так, как вы сочтете нужным.