Михаил Петров - Гончаров и маньяк

Трясущимися руками сердобольный отец зажал клещами шляпку гвоздя и осторожно потянул вверх. Однако никаких видимых сдвигов не произошло. Если не считать того, что гвоздь согнулся, а соскользнувшие клещи ударили Алену по окровавленной кисти.

- Господи, да у тебя и в самом деле руки из задницы растут, - заревела дочь, отталкивая плечом вконец испуганного отца. - Неужели трудно догадаться? Положи возле руки какую-нибудь книгу и действуй клещами как рычагом.

После десятиминутных мучений гвоздь из правой руки был вырван, а левую, не надеясь на скулящего папашу, она освободила сама.

- Вызывай "скорую помощь" и милицию, - обрабатывая ранки перекисью, распорядилась она. - Возможно, по горячим следам они его найдут.

- Да как же так? Да зачем же милицию? - вытирая пот, закудахтал толстяк. - Ты же сама слышала, что он сказал, убегая. Вызовем милицию, а он нас за это всех перережет. И "скорую" не надо. Сейчас позвоним маме, она у нас все-таки хирург, сама все сделает как надо.

- Да ты у меня еще и трус, - кое-как наматывая бинт, сморщилась Алена. - Ладно, сиди уж, я сама всех вызову.

Глава 5

Проводив жену на работу, а дочь в школу, Анатолий Борисович Шульгин, на правах безработного, вновь завалился в постель, вознамериваясь вздремнуть еще пару часиков. То, что произошло в пятницу тринадцатого октября, постепенно стало забываться, и последние две ночи он спал относительно спокойно. По крайней мере, его перестало посещать еженощное видение пустых остекленевших глаз убитого ими маньяка. Первые две-три ночи они следовали за ним неотступно, то гневливо, то жалостливо моля о пощаде. Неверующий, он уже всерьез подумывал - не сходить ли в церковь и помолиться за упокой мятущейся души насильника. Однако благодаря Богу и периодическому возлиянию все прошло, и он начал входить в норму.

- Прав оказался Крымов, собаке собачья смерть! Так оно и должно быть. Сколько девчонок мы спасли от рук этого урода?! Подумаешь, прямо душа радуется, - счастливо улыбаясь, успокаивал свою совесть Шульгин.

Он шел перелеском неподалеку от города параллельно автомобильной магистрали. Об этом свидетельствовал шум и грохот проезжающего рядом транспорта. Несмотря на ясное небо и яркое солнце, здесь, в перелеске, пониже к земле, было туманно и смутно, словно брел он в прокисшей жиже топленого молока. И воняло соответствующе - то ли от этого тумана, то ли от гниющего ковра палых листьев, куда по щиколотку, бесшумно и омерзительно, проваливались ноги. Куда и зачем он шел? Этого Шульгин не знал, но какое-то шестое, собачье чувство влекло его вперед и вперед, туда, где должно находиться что-то фатальное и архиважное. Туман сгущался и темнел, и идти становилось все труднее и труднее. Но он шел, падал и полз, напрягая последние силы и хватая легкими отравленный воздух. Неожиданно перед ним оказался полуметровый окровавленный пень, в который он ткнулся грудью. С удивлением осмотревшись, он понял, что бредет по пояс в гнилостной жиже, а в его руках фотоаппарат. Взобравшись на кровавый пень, Шульгин огляделся но сторонам и теперь только понял, что толкало его сюда. Из-под вороха желтой листвы медленно поднималась фигура убитого. Его пустые глаза хоть и были мертвы, но жгли и пепелили. Боясь пропустить хотя бы мгновение, Шульгин бешено защелкал затвором фотокамеры, стараясь отснять видение как можно четче. Между тем мертвец встал в полный рост и, выбросив вперед окровавленные руки, схватил журналиста за ногу.

- Попался! - торжествующе зарычал он. - Теперь ты мой!

- Я не хочу! Отпусти меня! - отбрыкиваясь, закричал Шульгин. - Я не хочу к тебе, там холодно и мерзко.

- Я тоже не хотел, но ты же не посчитался с моим желанием.

За ногу сдернув корреспондента с пня, мертвец потащил его в болотный холод и мрак.

Отплевываясь от слизи и кошмара, Шульгин заорал и открыл глаза. Рыжая боксерша Дженни, требуя плановой прогулки, старательно вылизывала его физиономию, предварительно обильно смочив ее своими соплями.

- Ну ты и тварь, - утираясь одеялом, устало и вместе с тем облегченно заметил Шульгин. - С твоей собачьей лаской с ума сойти недолго. Ладно, собирайся, сейчас пойдем. Дай только умыться.

В двенадцатом часу Шульгин, ведомый рыжей Дженни, вышел на прогулку. На третьем круге, справив все свои естественные надобности, рыжая шлюха, не обращая внимания на протест хозяина, потрусила к сомнительному кобельку, назвать которого сеттером можно было только с большой натяжкой. Но именно так его величал хозяин, очкастый и вредный старикашка, у ног которого и устроился этот лопоухий аферист. Поведение Дженни старик оценил как вульгарное и вызывающее. Он отложил газету и потребовал, чтобы Шульгин тотчас убрал от него похотливую суку.

- Да, конечно, - застегивая ошейник, согласился журналист. - Вы извините, но...

Неожиданно слова застряли в горле, и Шульгину на мгновение показалось, что земля уходит из-под его ног, а сам он летит в тартарары.

- Что с вами, уважаемый? - заметив, как побледнел Анатолий, участливо спросил дед. - Вам плохо?

- Нет, нет, все нормально, - присаживаясь на скамейку, с трудом улыбнулся Шульгин. - Просто голова закружилась. Это бывает. Сейчас пройдет.

- Смотрите, молодой человек, со здоровьем шутить не следует, назидательно проворчал старик. - Когда молод, его и не замечаешь, а как заметишь, уже поздно.

- Вы правы, как говорят французы, "если бы молодость знала, если бы старость могла"! Простите, это у вас сегодняшняя газета?

- Конечно. С какой бы я радости читал вчерашнюю! "Городские новости", за сегодняшнее число. Только что принесли. Я еще толком не прочел.

- Извините еще раз и до свидания, - откланявшись, Шульгин потащил упирающуюся Дженни через двор в арку, туда, где находился газетный киоск.

Уже через несколько минут, с газетой в руках, он стоял возле кухонного окна и внимательно рассматривал помещенный на последней странице портрет-фоторобот до ужаса знакомого лица. Сомнений быть не могло - на портрете изображен человек, которого они с Крымовым укокошили шесть дней назад. Но ведь такого не могло быть!

"... Разыскивается особо опасный преступник! - в десятый раз перечитывал он. - Его приметы: рост 185-190 сантиметров, крепкого телосложения. Глаза черные, пронзительные. Волосы темные, нос прямой, с горбинкой. Если кому-то известно..."

- Нет, этого не может быть, - опускаясь на табуретку, прошептал Шульгин. - Если только это не давнишние показания какой-нибудь чудом уцелевшей девицы. Но почему в таком случае трусоватый Репей согласился поместить фоторобот на страницах своей газеты? Кажется, ему тоже было предупреждение относительно его собственной дочери, и сделал его, скорее всего, сам маньяк. Нет, Анатолий Борисович, нет, мой хороший, что-то тут не так! Надо разобраться. Хорошо еще, что по дурости ты не уничтожил фотопленку.