Виктор Пронин - Ночь без любви

«Игрунчик», — решил про себя Демин.

— О, кого я вижу! — радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину. — Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! — И тут он увидел сидевшего в углу Демина.

— Здравствуйте, Татулин, — холодно сказал Кувакин.

— Добрый день, Николай Васильевич, — подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина. — Я вижу, вы сегодня не один?

— У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич, — сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.

— Я — весь внимание. Я готов. Прошу.

— Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?

— Валюта?! — несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что казалось, вот-вот нырнут за уши. — Ах, валюта. — Он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным. — Вы опять о том же, Николай Васильевич… Далась вам эта валюта, господи… Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?

— С удовольствием. Но вначале — дело. Итак.

— На чем мы остановились прошлый раз? — деловито спросил Татулин. — Если мне не изменяет память… — Он задумался, приложив указательный палец к небритой щеке, — если мне не изменяет память…

— На Селивановой, — подсказал Кувакин. — Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили…

— Я так сказал?! — ужаснулся Татулин. — И вы поверили? Боже, Николай Васильевич, — укоризненно покачал головой Татулин. — Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг — валюта! Я вас не узнаю, ей-богу… Нельзя же так, тем более при вашей должности!

— Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду, — сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин насторожился. Он остро взглянул на Кувакина, на Демина, но, видимо, не заметил ничего подозрительного и успокоился, снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.

— Как я мог сказать вам о Селивановой, ума не приложу. — Татулин хлопнул себя маленькой ладошкой по морщинистому лбу и огорченно поцокал языком. — Старею, что ли…

— Итак? — сказал Кувакин.

— Простите, не понял?

— Я опять о валюте, Григорий Сергеевич… Не обессудьте — такая работа. Заставляет быть настырным.

— А вы знаете, — оживился Татулин, — не только ваша, всякая работа заставляет человека быть настырным, если уж вы употребили это слово. — Татулин быстро оглянулся на Демина, как бы извиняясь. — Всякая работа заставляет человека быть, я бы сказал, настойчивее, целеустремленнее…

— Бедный Коля, — подумал Демин. — Он уже неделю бьется с этим прохвостом. Представляю, что он наговорил ему во время допросов. Мы сидим здесь уже минут пятнадцать, а в протокол заносить пока нечего. Откуда такая уверенность? А может, ее и нет, уверенности-то? Может, это все, что ему остается? И он уже смирился с годом-двумя заключения и теперь просто тянет время, понимая, что оно зачтется ему в общий срок…

— Григорий Сергеевич, — снова заговорил Кувакин, — вы уже назвали Ларису Шубейкину, Зинаиду Тищенко, Наталью Селиванову… Что у вас на сегодня приготовлено?

— Пора уже и Иру назвать, мне кажется, — негромко обронил в своем углу Демин.

Улыбка на лице Татулина как бы остановилась, но он тут же сделал вид, что не слышал слов, прозвучавших за его спиной. Однако восстановить игривое настроение не смог. И молчания не выдержал.

— Вы что-то сказали? — повернулся он к Демину.

— Да, — спокойно подтвердил тот. — Я сказал, что вам, очевидно, уже пора назвать Ирину.

— Какую? — любознательно спросил Татулин.

— Вы многих Ирин знаете? Назовите всех.

— Хм… Вы так поставили вопрос, что, право же, я затрудняюсь сказать… Действительно, откуда мне знать, кого именно вы имеете в виду?!

— Григорий Сергеевич, скажите, неужели мы с Кувакиным производим на вас впечатление круглых дураков?

— Что вы! — в ужасе замахал руками Татулин. — Вы оба кажетесь мне очень грамотными, интеллигентными людьми, с вами приятно беседовать… С вами даже здесь приятно беседовать, — он обвел взглядом унылые серые стены. — Скажу больше…

— Григорий Сергеевич! Остановитесь на минутку, позвольте мне сказать несколько слов, прошу вас! — Демин был спокоен, даже благодушен. — Прежде всего меня удивляет ваше легкомыслие, ваше столь пренебрежительное отношение к собственной судьбе. Даже не знаю, чем это объяснить… Эти комедии, которые вы не устаете разыгрывать, странная непонятливость…

Татулин пожал плечами, вопросительно посмотрел на Кувакина, как бы прося его объяснить, чего хочет этот товарищ, расположившийся в углу и вынуждающий его все время вертеть головой.

— Скажите, Григорий Сергеевич, кому принадлежит сумочка, с которой вас задержали? — спросил Демин.

— Она давно валялась у меня дома, и сказать, откуда именно она появилась… я затрудняюсь.

— Вы назвали уже четырех хозяек…

— Если я не помню, откуда она появилась, я могу назвать вам еще десяток, и вполне вероятно, что хозяйки среди них не окажется.

— Может быть, она принадлежит вашей маме?

— Очень даже может быть.

— Кстати, я видел ее сегодня. Велела кланяться.

— Как она себя чувствует? — воскликнул Татулин почти растроганно.

— Она сказала, что у нее все в порядке. Передала, чтобы вы не беспокоились и поступали так, как вам подскажет совесть.

— Бедная мама! Все это для нее такое испытание! — Татулин не смог сдержать вздоха облегчения.

— Приятные новости, не правда ли?

— Разумеется. У меня с мамой отношения очень… дружеские, и я… я благодарен вам.

Поняв, что вопросов ждать надо именно от нового товарища, Татулин повернулся к Демину вместе с табуреткой. Потом обернулся к Кувакину, пожал плечами, мол, извините, но, как я понимаю, допрашивать меня будет ваш друг…

— Григорий Сергеевич, — медленно заговорил Демин. — Хотите, я изложу ваши прикидки, назову факторы, которые вы учли, выбрав вот такую дурашливую манеру поведения?

— Я не знаю, что вы имеете в виду, но было бы любопытно…

— Знаете, — холодно перебил его Демин. — Вы все прекрасно знаете. Так вот, вы считаете, что обвинение вам может быть предъявлено довольно простое — попытка продать валюту. Случай единичный, до сих пор не судились, на работе претензий нет, характеристика будет если не восторженная, то вполне терпимая. И грозит вам год или около того, причем каждый день, проведенный здесь, уже идет в общий счет. Так?

— Ну, примерно… Ситуацию вы объяснили… Но ведь это очевидно.

— Григорий Сергеевич, вы знаете, почему я здесь?

— Интересно, если, конечно, сочтете…

— Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Селивановой.

— Что?! Вы хотите сказать, что…

— Погодите, Григорий Сергеевич… Не торопитесь. Помолчите. Подумайте. Не надо суетиться, искать слова, придумывать вопросы, говорить, что это для вас неожиданная и неприятная новость… Не надо. Давайте все немного помолчим. Когда все обдумаете — скажите.