Виктория Платова - 8–9–8

Единственное, о чем она не знает и никогда не узнает, — дневник Птицелова.

Странно, что Габриель не рассказал о Птицелове, когда был ребенком. И позже, когда превратился в подростка. Юношу. Молодого мужчину. Логического объяснения, почему он не сделал этого, не находится. Не сделал — и все тут. А по прошествии двух десятков лет возвращаться к Птицелову было бы и вовсе глупо.

И потом — сболтнув Фэл о Птицелове, пришлось бы откровенничать и о его дневнике. И Фэл бы страшно расстроилась. Она была бы потрясена, уничтожена, раздавлена. Она не нашла бы успокоения даже в окрестностях рентгеновской двойной звезды V404 в созвездии Лебедя. К тому же Фэл уже немолода (совсем скоро ей исполнится пятьдесят) и у нее стали возникать проблемы со здоровьем.

Тахикардия, боль в суставах и пигментный ретинит.

Фэл не жалуется, упоминает о своих болезнях вскользь и обещает переехать к Габриелю, когда совсем постареет и ослабнет, «не волнуйся, это еще как минимум лет двадцать, дорогой мой». Исходя из предшествующего опыта Габриеля — двадцать лет не так уж много. Почти завтра, в крайнем случае — послезавтра. И (в случае непосредственного контакта с теткой) скрыть присутствие Птицелова в своей жизни Габриелю не удастся.

Это практически невозможно уже сейчас. Птицелов отвоевывает все новые пространства, заполняет все новые лакуны, а ведь еще десятилетие назад (до полной расшифровки дневника) он не был таким навязчивым.

Десять лет назад он последний раз видел Фэл. За год до очередной смерти, на этот раз — мамы. Габриель во всех подробностях помнит встречу с Фэл на вокзале, объятия, поцелуи, астральный лепет о том, какой он красивый, и о том, что в мужской щетине нет ничего хорошего, «она колется».

— …У тебя есть кто-то, кто колется щетиной? Мужчина твоей жизни, да? Наконец-то! Но ты ничего не писала о нем…

— Не глупи, дорогой мой. Мужчина моей жизни — это ты!

— Ты говоришь неправду.

Говорить неправду в сорок лет (на вокзале Габриель встретил Фэл сорокалетней) намного проще, чем в десять, чем в двадцать. Неправде легко скрыться за складками появившихся морщин. Неправда разлита в едва заметных углублениях, отделяющих один прожитый день от другого; размазана по месяцам и неделям подобно маслу на хлебе. Чем больше недель, месяцев, лет — тем тоньше слой. Незаметнее.

— Ну хорошо. Я сказала неправду. Совсем недавно на моем горизонте появился один…

— Один парень? Он твой коллега по работе? Или владелец того пса, что живет в двух кварталах от тебя?

— Когда я говорю о горизонте, — Фэл смеется и упирается ладонями в грудь Габриеля, — я имею в виду только горизонт событий. Соображай…

«Горизонт событий». Это как-то связано с работой Фэл, с ее радиоастрономическими бдениями. Термин «горизонт событий» относится к черным дырам, которыми Фэл увлеклась в последнее время. Она даже написала небольшую статью о них для одной электронной энциклопедии. Увлечение Фэл нельзя расценивать как предательство по отношению к делу ее жизни — пульсарам. Пульсары — нейтронные звезды — черные дыры, во Вселенной все взаимосвязано.

— Черные дыры, да, Фэл?

— Точно. Одна из них предположительно находится в созвездии Змееносца. Она-то и занимает меня больше всего. Следовательно, и Змееносец занимает. Можешь считать его моей последней большой любовью.

В этом — вся Фэл. Понять, что она думает, — не о вселенной, не о кучевых облаках, не о жимолости в цвету, а о самой обыкновенной, простецкой любви между мужчиной и женщиной, невозможно. Габриель не знает даже, была ли она когда-нибудь близка с мужчинами.

Фэл не слишком-то красива.

Совсем некрасива. Ее огромный лоб стал еще выше, а волосы потускнели. В угловатой фигуре — ни капли женственности. И на ногах — все те же кожаные ботинки, в которых она была на похоронах отца. Так, по крайней мере, кажется Габриелю.

— Я постарела? — простодушно спрашивает Фэл.

— Нисколько.

— Стала еще уродливей?

— Ты прекрасна.

В контексте тотальной некрасивости Фэл эту фразу можно считать оскорблением, но она не обижается на Габриеля, лишь легонько ударяет его пальцами по губам.

— Ты — дамский угодник! И ты невыносим.

— А ты прекрасна, — продолжает настаивать Габриель. Сердце его сжимается и на глаза наворачиваются слезы. —

Я люблю тебя.

Слишком смело для людей, которые видятся второй раз в жизни, пусть они и родственники, но Габриель чувствует именно это: любовь. И еще нежность. К женщине, чьи письма не оставляли его ни надень, чьи письма были свидетелями его взросления и поддерживали его в одиночестве, утешали и развлекали, заставляли верить, что жизнь, несмотря ни на что, — забавная штука. Письма Фэл — ох уж эти письма!.. Написанные стремительным, четким и ровным почерком, они — единственные — составляют альтернативу вязким и сумеречным шрифтам Птицелова, не дают Габриелю зарыться в эти хляби окончательно.

В первое десятилетие Фэл явно побеждает.

Габриель испытывает к ней любовь еще и поэтому.

— Я люблю тебя, — шепчет Габриель и, что есть силы, стискивает в руках тщедушное теткино тело. — Как хорошо, что ты приехала!

— Эй, полегче, племянничек, ты меня раздавишь!

— Прости.

Габриель отстраняется и Фэл отстраняется тоже, пристально рассматривает его, ощупывает глазами и щелкает языком:

— Нет, ты совсем-совсем взрослый. Невероятно!

— Всего лишь естественное течение жизни. Ничего невероятного.

— Если бы я встретила тебя просто так… случайно… где-нибудь на улице… Ни за что бы не узнала! Просто подумала бы: «Какой красавчик! наверное, у него отбоя нет от девушек».

— Ты преувеличиваешь. Никакой я не красавчик.

— Со стороны виднее.

Багаж Фэл состоит из маленького чемодана и пляжной матерчатой сумки с бамбуковыми ручками. Вывод, который напрашивается сам собой: Фэл приехала ненадолго, но Габриелю совсем не хочется думать об этом.

— Ну что, едем к нам?

— Нет, — неожиданно отвечает Фэл. — Я забронировала гостиницу, отвезешь меня туда?

— Зачем? — Габриель огорчен и растерян. — В доме полно места, и я приготовил комнату для тебя. Ту самую, в которой ты жила в прошлый свой приезд. Кабинет, где полно пластинок, помнишь?.. И потом — мама. Она знает, что ты в Городе, и расстроится, если я вернусь без тебя.

— Ничего не расстроится. Она меня терпеть не может.

— Это совсем не так…

— Это так. И мы оба прекрасно знаем, что это так. И давай не будем создавать неприятных ситуаций — ни для нее, ни для меня.

Габриель подхватывает чемодан и направляется в сторону вокзала, Фэл едва поспевает за ним.

— Не сердись. Я просто хочу, чтобы все устроилось самым лучшим образом.

Фэл права, нельзя закрывать глаза на существующее положение вещей: мать Габриеля терпеть не может свою золовку, корни этой неприязни неясны. Быть может, все дело в странной, по мнению матери, профессии Фэл («корчит из себя жрицу науки, тоже мне, лучше бы детей рожала!»), в ее одиночестве, незамужнем статусе и небрежении к мужчинам; в родстве с покойным мужем, а жизнь с ним была не сахар. Но главная составляющая неприязни — банальная материнская ревность.