Виктория Платова - 8–9–8

— Вы случайно не знаете, кто такая Ульрика Майнхоф? — спрашивает Габриель у продавца.

Продавец не в курсе дела, но высказывает предположение, что это, должно быть, немка. Немка и, возможно, порноактриса, где-то он уже слышал это имя. Этот сценический псевдоним.

— Почему же обязательно порноактриса? — удивляется Габриель.

— Потому что немецкие актрисы годятся только для порнофильмов. Они страшные, как кобылы.

С чего бы это кобылам быть страшными? — вполне себе благородные животные, они обладают приятными подсушенными формами и грацией. Молодая женщина с фотографии мало похожа на кобылу, а вот Линде это определение подошло бы, она чертовски грациозна, уж не влюблен ли Габриель?

Не влюблен, но…

Ему хотелось бы остаться с Линдой на максимальное, стремящееся к бесконечности, количество часов. И как можно чаще проделывать с ней те штуки, от которых она кричит бессмысленным криком и больно сжимает его плечи руками.

Каждый день. По нескольку раз в день.

…Линда никуда и не думала уходить. Она даже не оделась. И встречает Габриеля, сидя на унитазе и бесстыдно разбросав худые ноги, с зажженной сигаретой в руке. Правое колено Линды стесано и ранка на нем покрыта темно-красной, едва поджившей корочкой. А на левой голени красуется длинный шрам.

— Пиво принес?

Габриель молча кивает и, разорвав упаковку, протягивает Линде банку пива. Самое время спросить у нее про Ульрику Майнхоф, была ли она порноактрисой или кобылой, выступавшей в конкур-иппике за сборную Германии. Но вместо этого он садится перед Линдой, сложив ноги по-турецки, и осторожно касается шрама:

— Какой большой…

— Единственное приятное воспоминание о детстве.

— Приятное?

— Конечно. Когда он появился, я воображала себя народной героиней, пострадавшей за правое дело. Вот только не помню, кем именно.

— Ты попала в аварию?

— Нет, в аварию попал мой отчим, а я просто случайно оказалась рядом с ним. Отчим, слава богу, отклячился сразу. Сам не мучился и никого вокруг не мучил. Хуже было, если б его парализовало или он впал в кому и пролежал бы в ней сто лет. А так — все чисто, быстро и без напрягов. Идеальная смерть, хотя и бессмысленная.

— Было больно?

— Наверное. Я почти год ходила со спицей в кости.

— Бедная…

Габриель осмелел, теперь он не просто касается шрама, а гладит его кончиками пальцев. Шрам почти идеальный: ровный, прямой, как стрела, с маленькими отростками-швами. Они напоминают Габриелю крохотных осьминожек, а ведь Линда была когда-то маленькой девочкой — без всяких там лозунгов в голове, без красных карандашей и толстых клеенчатых тетрадей. Она выросла, а осьминожки не выросли, так и остались детьми.

— Расскажи, какая ты была в детстве. — Габриель обращается не к Линде, а к осьминожкам.

— Не будь сентиментальным идиотом.

Зря он понадеялся на осьминожек!.. И зря сидит перед ней, в месте, совсем не приспособленном для откровений.

Вместо того чтобы довериться ему, Линда допивает свое пиво и спускает воду в унитазе, видел бы кто-нибудь эту мизансцену со стороны! — Федерико Гарсиа Лорка, великий поэт, или так любимый Габриелем Кнут Гамсун. Они бы точно перевернулись в гробу, зато знаменитый сексуальный провокатор Генри Миллер остался бы доволен. Недостаточно искушенный в литературе человек обязательно назвал бы Миллера порнушником не хуже тех анонимных писак, что стряпают липкие, грязные книжонки. Но Габриель не такой, он-то прекрасно разбирается, где настоящее, а где нет, чуйка у него развита будь здоров!

Зачем он вспомнил о Миллере?

Затем, что Линда голая, бесстыжая и спустила воду в унитазе.

Как же это классно!

Волосы на руках Габриеля встают дыбом, да и добро бы только волосы!.. По логике вещей, все происходящее не слишком приятно, начиная от позы Линды и заканчивая запахом, от нее исходящим, но в том-то весь и фокус, что запаха нет! То есть он, безусловно, имеется — вот только вовсе не неприятный, а неопределенный, летучий, незафиксированный, не поддающийся анализу, не поддающийся синтезу, дразнящий, с ним не нужны никакая взрывчатка, никакие бомбы. Появившись в таком виде в любой корпорации и принеся с собой этот запах, Линда без труда взорвет ее изнутри.

— Так кто такая Ульрика Майнхоф? — почти теряя сознание, говорит Габриель.

— Ты уверен, что в состоянии слушать? — девушка соскальзывает к нему на колени.

— Не уверен, но…

— Ульрика — все для меня.

Что-то подобное он подозревал.

— Ульрика — моя героиня. Самая отважная женщина на свете. Вот кто не давал покоя всяким мразям, угнетающим человечество! Пока Ульрика была жива, ни одна сволочь не находилась в безопасности, ни одна не могла заснуть спокойно. За ней охотились все спецслужбы мира, а она их обставляла, как детей. И только улыбалась при этом… Жаль, что мы разминулись во времени. Жаль, что я родилась так поздно. Жаль, что она родилась так рано и успела умереть еще до моего рождения. Ее поймали — из-за случайности, из-за предательства, а если бы я была рядом — этого бы не произошло…

Линда крайне возбуждена, по ее телу пробегают волны, ноздри вибрируют, а позвоночник выгибается, как лоза в поисках воды. И Габриель знает теперь, как зовут самого важного любовника в жизни Линды. Другие любовники — всего лишь бледная копия, отражение, круги на воде, а он — единственный, кто способен привести девушку в столь экстатическое состояние.

Имя его — воспоминание об Ульрике Майнхоф.

Нужно отнестись к этому с пониманием, привлечь воспоминание об Ульрике Майнхоф в союзники, и тогда, если повезет, получится знатная групповушка!..

— Может быть, продолжим наш разговор в постели? — шепчет Габриель Линде. — Я принес не только пиво…

…К утру следующего дня ему известно об Ульрике Майнхоф все. Или почти все. Если отбросить ненужный пафос и искажающую ход событий романтику, то окажется, что Ульрика была самой банальной террористкой. Головной болью для массы приличных людей в Германии семидесятых. Психическое здоровье Ульрики тоже вызывает большие вопросы. Не станет же нормальный человек за здорово живешь грабить банки (называя это «экспроприацией»), взрывать здания и военные объекты, похищать и убивать бизнесменов, а также угонять самолеты, предварительно скооперировавшись с безбашенными арабами. Шайка, организованная некими жаждущими кровавой справедливости революционерами, Андреасом Баадером и Гудрун Энслин, называлась «Фракция Красной армии» (сокращенно — RAF), к ней-то и примкнула в свое время Ульрика. RAF сотворила бы еще немало бед, если бы их руководство, в том числе и Ульрику, не поймали и не пересажали к чертовой матери. В тюрьме Ульрика наконец избавила мир от своего навязчивого присутствия, покончив с собой. Вот уж когда все вздохнули с облегчением!.. Габриель — совсем не кровожадный, он так и остался миротворцем и конформистом, и ему жалко Ульрику — не террористку, а несчастную женщину, запертую в клетке, как зверь. Но уж лучше так, чем угоны самолетов, взрывы и бесконечный страх.