Виктория Платова - 8–9–8

зелень ослепительно свежа. Небрежно сброшенная в корзину, она напоминает величественную гору, и в ту же секунду Габриель представляет себя покорителем вершин, совершившим трудный и принципиально важный для себя переход.

Теперь самое время отдохнуть.

Насладиться кристально чистым воздухом, синевой бездонного неба, буйством запахов и красок. Запахи — вот что сбивает с ног. Габриель чувствует себя затерянным в альпийских лугах — вместе с птицами, рептилиями, мелкими грызунами и множеством насекомых — летающих и ползающих. Мирное существование видов и подвидов освящено тонкими, едва уловимыми ароматами, они проникают в мозг и заставляют сердце биться быстрее. Они странно волнуют. Их хочется пить. В них хочется купаться. С разбегу броситься в них и затихнуть. Ничто не скроется от глаз Габриеля: стрекочущие в траве кузнечики, ящерицы, что греются на солнце, полет одинокой бабочки. И над всем этим высится изумрудный пик — до него рукой подать, но он недостижим так же, как рай на земле. Единственное, что остается Габриелю, — вдыхать и вдыхать запахи эдемской кухни.

Над кухней властвует Снежная Мика.

Она же ведет велосипед с изумрудным пиком, альпийскими лугами, ящерицами и кузнечиками. Она же ведет сердце Габриеля.

— Привет, — говорит Габриель изменившимся и каким-то чужим голосом.

— Привет, — отвечает Мика.

— Я Габриель, из магазинчика напротив, вы меня узнали?

— Конечно. Я рада вас видеть.

— Что здесь происходит?

— Ничего особенного. Я возвращаюсь с рынка. Купила зелень. Вот и все.

— Наверное, это какая-то особенная зелень?

— Самая обычная. Базилик, тимьян, кориандр, укроп и петрушка.

— И все?

— Еще лук. Лук-порей, лук-батун и лук-шалот, они чудесные.

— И все?

— Три килограмма сладкого перца.

Заросли перечисленных Микой растений — последнее место, куда можно забросить ключи от рая. Она разыгрывает Габриеля, определенно.

— Непохоже, чтобы здесь было только то, о чем вы упомянули.

— Ну да, — Мика закусывает губу. — Перчики чили, настоящие красавцы, один к одному. Я совсем про них забыла.

— Странно.

— Что же в этом странного?

Габриель открывает было рот, чтобы поведать Мике историю о нечеловечески прекрасных альпийских лугах, но вовремя спохватывается. Его рассказ Мика наверняка встретит с иронией и посчитает, что у него не все дома. А слава парня, у которого не все дома, Габриелю не нужна.

Он хватается за руль велосипеда, наклоняется к Мике и шепчет:

— Те люди, что идут за вами… Вы их видели?

— Не обращайте внимания, — Мика морщится.

— Почему они за вами увязались?

— Понятия не имею.

— Должна же быть какая-то причина…

— Нет никаких причин. — Мика морщится еще больше.

— Это потому что вы — русская?..

Большей глупости, чем он только что изрек, и придумать невозможно. Он мог выставить себя сумасшедшим, что было бы вполне извинительно, но в результате выставил себя дураком. Полным идиотом, и к тому же расистом. Да-да, именно расистом, который считает, что русские — не такие, как все. Страшнее повстанцев из Сомали, страшнее аллигаторов, страшнее варанов с острова Комодо. Что они покрыты шерстью, что у них две головы, большой нож в зубах, а вместо правой руки — укороченный вариант автомата Калашникова.

— При чем здесь «русская»? — в сердцах бросает Мика и ускоряет шаг.

— Да, — бормочет Габриель. — Я сморозил чепуху, простите.

— Я не сержусь.

— Но эти люди…

— Я же сказала — не обращайте на них внимания.

— Их много.

— Они скоро уйдут.

— Все равно… Когда тебя преследует такое количество людей с неясными целыми — это неприятно, согласитесь.

— Они безобидные и скоро уйдут. Не оборачивайтесь.

Несмотря на добрый совет Мики, Габриель в какой-то

момент все же поворачивает голову: людей не стало меньше, во всяком случае — тех, кто находится в непосредственной близости, метрах в пяти. И осмысленности в их лицах не прибавилось, некоторые (преимущественно женщины) что-то шепчут и осеняют себя крестным знамением.

Что-то подобное он уже видел.

Нет, не так: о чем-то подобном он уже читал.

Нет, не так: о чем-то подобном он уже думал и мысли отдавались болью в сердце — впрочем, боль быстро прошла.

Санта-Муэрте, урожденная тетка-Соледад, только она могла спровоцировать подобный ажиотаж среди населения. Габриель тут же вспоминает видение, вызванное к жизни дымом раритетной отцовской сигары «8–9–8»: Снежная Мика мертва, укутана тьмой, куски ее тела свободно плавают в пространстве, лишь сохраняя видимость целого, а еще — погибший котенок у нее на руках!.. Что, если это видение — суть предзнаменование несчастного будущего, уготованного всем, кому неистово поклоняются люди?.. И что еще пришло ему в голову после прочтения заметки о страшной гибели Соледад? — что рано или поздно появится новая Санта-Муэрте, гораздо более могущественная, ей будут подчиняться не две стихии, а четыре, что к слухам-птицам и к слухам-змеям, сопровождающим покровительницу убийц, прибавятся еще и тапиры, вомбаты и ящерицы-гологлазы.

И не только они.

Габриель думал о животных и представлял себе животных, но выпустил из виду растения. Зря. Вполне можно допустить наличие слуха — сладкого перца. Слуха — перчика чили. Имеют хождение также слухи с ощутимым луковым привкусом — порей, батун, шалот, они чудесные, так выразилась Снежная Мика.

Да уж, чудесные, ничего не скажешь.

Проще отмахнуться от всей этой бредятины, объявить ее персоной нон-грата и выкинуть, наконец, из-под сводов черепа, облепленного оттисками шенгенских виз — без права въезда в течение пяти, а лучше — пятнадцати лет, но… Люди, следующие за Снежной Микой, смотрели на нее с вожделением, как будто она — единственная, кто может успокоить их и подарить надежду на счастье.

Или — отпустить грехи, как отпускала грехи тетка-Соледад.

А Снежная Мика намного сильнее, чем Соледад, ведь она — последующее воплощение Санта-Муэрте. Усовершенствованное, затюнингованное, хайтечное, велосипедная рухлядь и рассохшаяся от времени корзина никого не могут обмануть, Габриель не исключение.

Чем еще было ознаменовано видение?

Тенью Птицелова.

Он то и дело забывает о Птицелове в силу обычных сезонных колебаний. Но самое время вспомнить — не о его дневнике от первого лица, где сумеречное, психопатическое, инфернальное «я» купается в холодеющей крови жертв, пофыркивая от наслаждения и мечтая — о надувном матрасе, водных лыжах, доске для виндсерфинга, венчающейся веселеньким парусом цветов флага Доминиканской Республики: все эти немудреные приспособления сделали бы его отдых на водах еще более приятным. Не о дневнике Птицелова —