Виктория Платова - 8–9–8

те, кто любил каждую из жертв. Те, кто был им другом, возлюбленным, матерью, отцом, братом или сестрой; те, кто связывал с ними свои надежды, свои ожидания, свое будущее, свою старость, рождение детей. Конечно, их страдания не идут ни в какое сравнение с предсмертными муками жертв, но в одном, быть может, превосходят их — они длятся и длятся. Много лет. Рекуэрда говорит о трагедии десятилетней давности, а слезы его —

сегодняшние.

Они кутались в подбородок вчера и будут кутаться завтра, и послезавтра ничего не изменится. Должно быть, толстяк был очень привязан к своей сестре, не то что Габриель к Марии-Христине.

— …Значит, она пропала, ваша сестра?

— Без вести. Поздно вечером ушла с работы, а на следующий день там не появилась. И дома в ту ночь она не ночевала. Постель была нетронутой, кошка — не накормленной. А она очень любила свою кошку.

— Что говорили ее друзья?

— У нее было мало друзей. Ведь что такое друзья? Хи-хи-хи и бла-бла-бла на разные темы за бокалом пива, за рюмкой бренди, обмен дисками, обмен книгами, обмен кремами от солнца, поход в кино, выезд на природу, дурацкие колпаки и дудки в день рождения, а она была следователем. И времени на развлечения ей никогда не хватало. А те приятели, что все-таки затесались в ее жизнь, видели Чус за неделю до исчезновения. Такой же, как всегда.

— Какой?

— Суровой. Или, лучше сказать, — одержимой идеей.

— Что же это за идея?

— Очистить мир от скверны. Не больше и не меньше.

— Очистить мир от скверны вовсе не означает сделать его лучше.

— Ты, как я посмотрю, умник. — Рекуэрда хмыкает и тянется за бокалом вина, которое заказал к мясу.

— Торгую книжонками, — оправдывается Габриель. — Волей-неволей приходится совать нос в разные мудрые тексты… А сослуживцы вашей сестры? Что говорили они?

— Ничего. Накануне она была такой же, как всегда.

— Суровой и одержимой идеей?

— Усталой. На ней висела чертова прорва дел.

— Так может… ее исчезновение было как-то связано с этими делами?

— Следствие пришло к выводу, что никаких точек соприкосновения с фигурантами по делам и их окружением у Чус не было. Ей никто не мстил, если ты это имеешь в виду.

— А ее парень? Возлюбленный?..

— Парень у нее был, но она с ним рассталась года за два до исчезновения. Я, конечно, нашел его, поговорил и все такое. Там все чисто.

— А после этого парня?

— После этого парня она ни с кем больше не встречалась. А вообще, ей нравились типы, похожие на тебя. Бесхребетные умники. Смазливые ничтожества из тех, что не привыкли брать на себя ответственность и всю жизнь только то и делают, что собираются жить. Да все никак не соберутся.

— Я не такой.

— Такой. — Рекуэрда заглатывает последний кусок мяса. — Непонятно только, что она в вас находила.

— То, чего не находила в других, — соглашаться с несправедливой оценкой своей персоны — последнее дело, но Габриель все же соглашается. Хотя бы и косвенно.

— И что же такого особенного в вас есть, проклятых умниках?

— Все. Мы ведь умники. Прочли уйму книжонок, в том числе про любовь, и знаем, как она выглядит. И можем показать ее любой девушке.

— Показать любовь?

— Да.

— Ха-да-да! —

вторит Габриелю Рекуэрда, и это уже не передразнивание, не смех; пожалуй, в этом варианте «ха-да-да!»присутствуют одобрительные и даже заинтересованные нотки. Несмотря на потерю близкого человека, несмотря на мятый пиджак, внушительные ляжки и придвинувшееся вплотную сорокапятилетие, Рекуэрда не утратил вкуса к жизни и не прочь заново пережить какое-нибудь любовное приключение. Или — любовное путешествие, так будет точнее; чем оно длиннее, тем лучше, а можно и вовсе взять билет в один конец. И это — намного серьезнее, чем какая-то там вылазка в Валенсию на поезде «EURO-MED». Ну да, толстяк влюблен в Снежную Мику, не стоит об этом забывать.

— Пожалуй, я забегу к тебе как-нибудь. Посмотрю на книжонки, я ведь лет десять не брал их в руки.

Не десять, а все тридцать, думает Габриель, но вслух произносит:

— Буду рад.

— Моя малышка Чус, она ведь любила книги.

— Правда?

— С самого детства. Да все норовила выбрать книжку позаковыристее. Такую, что и к смыслу не продраться. Малышка была умная. Очень умная. Если бы… если бы не случилось то несчастье… Сидеть бы ей в кресле министра юстиций. А может, и не сидела бы.

— Сидела.

— А может, выскочила бы замуж и нарожала детей — какая уж тут юстиция? Сейчас бы ей было тридцать пять…

Габриелю кажется, что сложенная вдвое фотография материализовалась из воздуха. Это не так — просто в руках Рекуэрды оказался бумажник, снимок вынут из него.

— Вот она, — дрогнувшим голосом объясняет Рекуэрда. — Моя Чус.

Девушке на снимке не больше двадцати пяти, и она совсем не похожа на полицейского (Христина была похожа больше). В отличие от брата, Чус не толстая: у нее отменная фигура, и она прекрасно смотрелась бы в облегающем платье, или в купальнике, или вообще без всего. Но на ней кожаная жилетка и ярко-красная майка с надписью «STIFF JAZZ», что делает Чус похожей на студентку, не слишком прилежную; из тех студенток, что любят валяться в кровати до полудня, с шоколадкой, чипсами и ежегодным справочником по крикету. С тем же успехом Чус могла быть подружкой рокера, подружкой байкера, подружкой сноубордиста, — подружкой всех, кто проживает свою жизнь слишком быстро и не слишком осмысленно.

Габриель сожалеет.

Он — совсем не такой, предельные скорости не для него, следовательно, Чус никогда бы не обратила внимания на скромного торговца книгами. Зато Габриель, доведись им встретиться, ни за что не пропустил такую девушку.

Чус к тому же — любительница этноштучек: бусы, браслеты и фенечки на ее шее и запястьях не поддаются исчислению. Сюда же следует прибавить колечко в правом ухе, колечко в левой брови и крохотную татуировку на шее.

— У нее татуировка? — Габриель тычет пальцем в снимок.

— Розовый бутон, — подтверждает Рекуэрда. — Я был против.

— А я нет.

— Ты-то здесь при чем?

— У моей девушки… о которой я рассказывал… у нее тоже имелась татуировка. И, кажется, на том же месте. Только вместо розового бутона моя девушка вытатуировала насекомое. Термита. В общем, мне он нравился. Не сам термит, конечно, а то, как он был сделан. Иногда так и хотелось его стряхнуть. Иногда казалось, что он — самый настоящий.

— А мне казалось, что тот розовый бутон вот-вот распустится.

— Такая татуировка — важная примета, — замечает Габриель.

— Еще бы не важная, — подтверждает Рекуэрда. — Я ведь и искал ее по татуировке.

— Искали где?

— Среди мертвых. Среди неопознанных тел. Среди частей тел. Не пропустил ни одного места преступления. Ни одного трупа, который хоть как-то подходил под описание Чус. Специально приехал сюда почти на год и искал.