Феликс Меркулов - Хроника отложенного взрыва

— Хорошо, что вы не разучились шутить. Такие люди, как вы, составляют золотой фонд российских Вооруженных сил. Мы не должны разбрасываться ими.

— Простите, а с кем я разговариваю?

— Подполковник Гребенщиков. — Старшой мельком показал раскрытую красную корочку. — Федеральная служба. А это подполковник Борисов и капитан Рымарь. Мы пришли помочь вам.

— Вы знаете, что у вас могут быть неприятности? — серьезным тоном спросил Вощевоз.

— Какие? — Гребенщиков насторожился.

— Вы расплываетесь в комплиментах государственному преступнику, — без всяких оттенков в голосе произнес Александр. — А потом предлагаете помощь. Это может быть превратно истолковано. Я-то никому не скажу. А вот за ваших друзей не могу быть уверен.

Подполковник на секунду растерялся, не зная, как реагировать. Потом фальшиво рассмеялся. Но, растягивая рот до ушей, он в ту же самую секунду возненавидел Вощевоза: «Скользкий как уж, гад». Ему хотелось чем-нибудь пригвоздить заключенного к стулу, чтобы тот извивался, как червяк на рыболовном крючке.

— Вы еще не осуждены, поэтому никто не вправе называть вас преступником, — произнес Гребенщиков, закончив приступ деланного смеха. — По-моему, вы вообще не преступник. Вы жертва. Жертва обстоятельств. Посмотрите, что творится вокруг. Люди, защищающие государство, сами оказались беззащитны… Беззащитны перед нищетой, перед бандитскими наездами, перед журналистами, поливающими мундиры грязью. Времена сейчас смутные. Надо перетерпеть. Пережить. Важно сохранить честь. А Россия, попомните мое слово, еще поднимется с колен!

Контрразведчик смолк на самой высокой ноте. Так хороший оперный певец заканчивает арию на устойчивой ноте, бросая зачарованный зал в звенящую тишину. Как в ледяную воду после парной. Обычно после этого несколько секунд царит тишина. Затем зал взрывается бурными аплодисментами.

В комнате допросов оваций не последовало. Только звенящая тишина. Какая-то неловкая тишина. Словно кто-то рассказал старый и несмешной анекдот.

— Я искренне хочу помочь вам, — спустя мгновение продолжил Гребенщиков, не дождавшись даже дежурных откликов. — Но я смогу что-то сделать, если только и вы придете мне на помощь.

После высоких аккордов последние слова прозвучали как избитый шлягер. Что-то вроде: «Настучи мне, настучи». Видимо, и сам контрразведчик почувствовал, что концовкой монолога запорол красивую мелодию. Поэтому поспешил исправиться.

— Обещаю, что в любом случае постараюсь избавить вас от наказания, — произнес он. — Но сейчас такие времена: органы госбезопасности не всесильны. Если я приду в Генпрокуратуру или в суд и скажу: это хороший парень, его надо освободить, — меня никто не послушает. Потребуют доказательств. А с доказательствами, увы, беда. Слишком многое свидетельствует против вас.

Гребенщиков всем своим видом постарался показать, как он искренне сожалеет. Он старался походить на дальнего родственника, пришедшего на похороны богатого дядюшки. Он некоторое время молчал, ожидая хоть какого-то ответа от Вощевоза. И рассердился, как тот родственник, вдруг узнавший, что по завещанию ему ничего не светит. Но виду не подал:

— Вы можете облегчить положение мне и себе, если расскажете все, что знаете про Заславского.

— Что именно вас интересует? — сухо спросил Александр.

— Его отношения с Белугиным. У нас есть все основания полагать, что убийство журналиста организовал Заславский.

— Ничего об этом не знаю, — коротко ответил Вощевоз.

— Не торопитесь с ответом. Я знаю, что вам, конечно, неловко, прежде всего с моральной точки зрения. — Чекист сцепил пальцы. — Поэтому не давлю. Я специально старался быть с вами как можно откровеннее. Чтобы у вас была пища для размышлений. Подумайте. Оцените, кто настоящий друг. Кто вам ближе всего.

Чекист развел руки и подался вперед, словно желая обнять заключенного, но остановился на полпути.

— Извините, совсем забыл, — произнес он и хорошо продуманным жестом полез в карман. — Хотел отдать это с самого начала, да заговорился.

В руках Гребенщикова оказался белый конверт:

— Возьмите.

Это была весточка из дома.

— Я не имею права этого делать, — оправдывался чекист. — Но очень хотелось вам чем-то помочь. Просто из добрых чувств.

В конверте лежало несколько исписанных, изрисованных листов. Письма жены, сына. И детский рисунок: солнышко, дом, дерево, четыре человеческие фигуры (две большие, две маленькие). Под ними каракули дочки: «Папа, мы тебя любим».

У Александра защемило в груди.

— Вы здесь благодаря Заславскому, — как бы между делом сказал Гребенщиков. — Он узнал, что вы брали взрывчатку со склада Чучковской бригады и написал рапорт. Он же сообщил, что подозревает вас в намерении взорвать журналиста Дмитрия Белугина. Заметьте, рапорт был подан за несколько недель до убийства. — Чекист потер переносицу. — А потом, когда Белугина убили, выяснилось, что взрывчатка, которую брали вы, и та, которой взорвали журналиста, идентична.

Взор контрразведчика выразил мировую скорбь.

— Вот так вы и оказались в Матросской Тишине, — заключил Гребенщиков. — Подумайте, кто вам дороже. Неизвестный человек, засадивший вас в тюрьму, или любящие вас люди?

— Нам нужны свидетельские показания, — вступил в разговор капитан Рымарь. — Если вы чего-то не помните или не знаете, то мы поможем. Всегда можно найти точку соприкосновения. Вы понимаете, о чем я говорю?

Он все прекрасно понимал. Контрразведчики открытым текстом предлагали оклеветать Заславского: написать то, чего Вощевоз не знал и не мог знать. Ему бы подсказали. На это он никогда бы не согласился. Продавая взрывчатку, Александр лишь отвечал взаимностью государству, предавшему его. Продавать других людей, пусть даже малознакомых, он никогда бы не стал.

Все было ясно и понятно. Но как тяжело давалось ему это решение.

— Если захотите что-то нам рассказать, сообщите следователю, он передаст, — добавил Гребенщиков. — Или, если долго не будет допроса, попроситесь в медчасть. Скажите врачу, что вас замучил ревматизм. Вот так дословно: «замучил ревматизм». Это будет знак. Нам сообщат.

— Даже если меня действительно замучил ревматизм? — поинтересовался Вощевоз.

Особисты рассмеялись.

Зато ему было не до смеха. Он вспомнил дочь. Представил жену, которая гладит ей платьице. Сына, склонившегося над тетрадкой с задачкой по математике. Как давно он не слышал их голосов. Услышит ли когда-нибудь?

— Выбор у вас такой, — подвел итог Гребенщиков. — Или вы сотрудничаете с нами и мы закрываем глаза на некоторые ваши грехи и выпускаем на свободу. Либо вы несете по закону полную ответственность, в том числе и за убийство Белугина. Думайте. Конвой! Забирайте.