Татьяна Полякова - Как бы не так !

- Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате: режут-то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.

- Вы уедете? - спросила я.

- Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, а выходной - это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знать должна, что хирурги - жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день с ножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги под глазами строго противопоказаны.

- За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Сами говорите: он мне вроде крестника.

Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродами и термосом.

- Кишки от голодухи сводит, - пожаловалась она. - Выпей чаю...

- Не хочу.

- И я не хочу. А надо. Давай-ка, милая, ширнемся, как изысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.

Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.

- Что бы я без тебя делала, - туманно начала она, а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.

- То же самое, что и со мной, - с некоторой суровостью ответила я.

- Никудышный я врач. Трусливая... Надо было идти в ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим...

- Это точно, - согласилась я. - Давай чай пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.

- Как я не люблю дежурить одна, - вздохнула Наташка, - прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену что-нибудь случается... Ты заметила? Всегда... Быстрее бы лето кончилось...

- Чем тебе лето не угодило? - удивилась я.

- Так ведь отпуска... Смены черт-те какие, и ночами одна...

- Ладно жаловаться. - Я отодвинула чашку и, помолчав, спросила: - Как думаешь, выживет?

- Выживет, - кивнула Наташка. - У меня глаз наметанный, кандидатов вижу сразу... Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву... Я его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-то в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?

- Жажда жизни, - вздохнула я.

- Чего? - не поняла Наташка.

- Рассказ есть у Джека Лондона.

- А-а-а. Вот что, ты больше через лес ездить не моги. Видишь, какие дела вокруг творятся? Хуже всего на свете оказаться в неудачном месте в неудачное время. Те, что в него шесть пуль выпустили, явно не жадничали, могли и тебе отвесить на всю катушку. Улавливаешь, на что я намекаю?

- Еще бы, - кивнула я. - Только ведь и я не совсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.

- А почему автоматную? - удивилась Наташка.

Я вздохнула и поинтересовалась:

- Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?

Наташка стала злиться:

- Интересно, почему это... Объясни.

- Не хочу, - отрезала я. - Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.

С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.

На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.

- Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.

- Спасибо, благодетель, - обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.

Домой я попала ближе к обеду, Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.

Синатра - лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир - лучший из возможных.

В конце концов я все-таки уснула.

* * *

Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой "крестник". Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.

Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.

- Операцию ты делала? - улыбнулась она. - Молодец.

- Как он?

- В норме.

- Выживет?

- Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?

- Конечно.

Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:

- Мариночка...

- Да? - оглянулась я.

- Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?

- Ну, это просто, - обрадовалась я. - Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь - сплошное свинство.

- Везет, - кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.

- Марина Сергеевна, - от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. - У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай Бог...

- Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?

- Нет, ничегошеньки... только перстень да часы... Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи...

- Что ж, ему они пока без надобности...

Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка "Юра" - надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.

Я осмотрела его и осталась довольна. Во-первых, у Наташки действительно глаз наметанный, и кандидатов в покойники она отмечает сразу, во-вторых, мое собственное чутье подсказывало, что до похорон дело не дойдет.

Дежурство прошло спокойно. Так как было воскресенье, большинство больных после обхода незаметно исчезли и появились только к ужину. В пустынных и гулких коридорах стало прохладно. Ася дремала над журналом, медбрат устроился на кушетке в ординаторской и нахально похрапывал, а я то и дело заглядывала к своему "крестнику".

* * *

Утром в понедельник разразился скандал. Заведовал нашим отделением мужчина сорока двух лет, элегантный, болтливый и с хорошими связями. Его жена трудилась в областной администрации, о чем он нам простодушно напоминал дважды в неделю, как правило, в мое дежурство. Павла Степановича у нас не жаловали, считали выскочкой и неумехой. Он об этом, конечно, знал и к нам относился соответственно. Я предпочитала видеться с ним как можно реже.

Наташка считала, что он в меня влюблен. Возможно, однако любовь он выражал тем, что вечно цеплялся по пустякам. Говоря без ложной скромности, я - хороший врач, и всерьез ко мне придираться затруднительно.