Юлия Винер - Бриллиант в мешке

Поначалу не очень знали, что с этим делать, так, колдовали понемножку над родными и знакомыми, вроде подлечивали их, но от этого, понятно, прибытку мало. И тут помог второй фактор.

А именно, достижения современной медицины. Медицина до того развилась, что стала вроде бы обещать людям излечение от любой болезни. А люди и поверили. Однако же постепенно осознали, что это не полностью проводится в жизнь, но тем временем сильно избаловались. Раньше ведь как было? Заболеет человек, пойдет к врачу. Полечится-полечится, то попробует, это, видит, ситуация не идет на улучшение, а наоборот. Ну, говорит, Божья воля, и спокойно ложится помирать. А теперь он избаловался благодаря достижениям медицины и считает, что ему положено быть живым и здоровым. Божью волю игнорирует, предъявляет претензии и суетится, непременно хочет вылечиться. Но обыкновенная медицина все еще не в полной мере отвечает запросам, но он не может успокоиться, и тогда на сцену выступает альтернатива. И хотя она тоже далеко не полностью, а может, и совсем ничего не помогает, но спрос растет, а с ним и предложение.

А третий фактор, в частности в России, это то, что закончился коммунизм и не во что стало верить, так хоть в альтернативу. И в других странах, наверное, какие-нибудь ихние идеологии поотмирали и то же самое.

Но при всем том лично мне на альтернативу жаловаться не приходится.

Часам к десяти дождался я наконец Татьяны.

И что ты скажешь? Притащила с собой этого своего, Йехезкеля!

Ну, думаю, Танечка, совсем стыд потеряла, приходит к больному мужу с хахалем! Ни на минуту расстаться не может, что ли? Или похвастаться привела, смотри, мол, какого я себе здорового и крепкого отхватила, не тебе чета? Совсем не ее стиль.

Но мне не до стиля, а погоню я его сейчас к едрене фене. Ирисочку выгнал, Кармелу выгнал, таких женщин, и совсем ни за что, а этого ее – буду терпеть? Я его про себя иначе как «этот ее» и не называю. И говорю:

– Ну, спасибо, Танечка, порадовала ты меня, слов нет. Красиво себя ведешь. А теперь – либо пусть проваливает отсюда сию минуту, либо убирайтесь оба. Мне ваши парные визиты не нужны.

Татьяна на мои грубые слова ничего не отвечает и выходит из спальни. А он стоял в дверях, теперь же, наоборот, входит и прямо ко мне. А я опять в невыгодном положении – лежу. Начал вставать, но он подошел совсем близко и рукой меня за плечо удерживает – лежи, мол. Я его руку отбил, рубанул ребром ладони неслабо, но он ничего. Руку убрал, отошел немного и говорит:

– Подождите, Михаэль, не вставайте, послушайте меня одну минуту.

– И секунды слушать не стану, уходите!

– Я не собираюсь говорить с вами о том, что есть между нами. Это совсем отдельный разговор.

– Никаких разговоров! – говорю. – Вон!

– Выслушайте меня, и я уйду. Я хочу вам помочь.

– Ах, – говорю, – как это любезно с вашей стороны! Но как-нибудь обойдусь. Татьяна, – кричу, – покажи гостю, где у нас дверь!

И тут звонок в эту самую дверь. Одиннадцатый час, никто ко мне так поздно не ходит. А вдруг полиция опять?!

Не успел предупредить, Татьяна уже открывает, даже не спрашивает кто. Улегся в постели пониже, принял больной вид. Слышу, она говорит:

– Нет, простите, к нему сейчас нельзя. Он нездоров.

Сообразила, слава Богу. А что ей говорят, не слышу.

Поговорили, наконец она, глупая женщина, отвечает:

– Ну, если так важно. Но пожалуйста, очень ненадолго.

И вводит прямо в спальню – деда окаянного! А этому своему говорит, выйди на минутку, у них дело.

– Нет! – я кричу. – Йехезкель пусть остается!

Татьяна чуть плечами пожала и вышла. А дед улыбается своей мерзкой улыбочкой и говорит:

– О, да у вас гости. Я думал, вы по вечерам один. И как вы себя чувствуете?

А сам уже даже без костыля, симулянт проклятый.

Хотел я его сразу гнать, именно с помощью того же Йехезкеля, но тут вспомнил все свои размышления на эту тему, что надо как-то его обезвредить, чтоб не приставал и не грозил. Но как? Я за всеми этими делами даже и подумать толком не успел, а он уже опять явился, не запылился.

И обращается к Йехезкелю:

– Не выйдете ли на минутку, нам надо побеседовать, кое-что обсудить.

Йехезкель ему:

– Я припоминаю по больнице, что больной не очень хотел с вами беседовать. Мне кажется, и сейчас тоже.

А я и забыл совсем, что Йехезкель этот присутствовал, когда дед пытался мой Адамант из-под подушки выкрасть, и вообще, что он, видно, полностью в курсе. Я даже Татьяне выговор не сделал, что разболтала, а надо было, надо!

– Нет, – говорю, – почему не побеседовать, побеседовать можно.

А Йехезкель мягко так, но настойчиво говорит:

– А может, не стоит, Михаэль? Говорить вам друг с другом не о чем. Камень этот красный («цирконий», дед вставляет), пусть цирконий или что угодно – не принадлежит никому из вас и должен вернуться к хозяину.

Деда аж перекосило:

– К какому еще хозяину? Чего вы встряли? Что вы об этом знаете?

– Лишнего ничего не знаю, только то, что надо.

– Да вам-то чего надо? Просили же вас выйти отсюда. Это дело между Михаэлем и мной.

– Это дело, – Йехезкель говорит тихо, – между Михаэлем и его совестью.

– Со-овестью? При чем тут совесть?

– Михаэль не захочет подойти к Судному дню с нечистой совестью.

Верно! Совсем скоро Йом Кипур, Судный день! И в ту же секунду меня и осенило, как надо поступить. Вернее – что сказать. Да ведь проще простого!

И говорю скромно:

– Конечно, не захочу. Циркония у меня уже нет. Он уже ушел по назначению, так что советую вам, папаша, успокоиться. Вот и все, что я хотел вам сказать. И желаю вам гмар хатима това, иными словами, положительной характеристики от Господа.

Дедуля отвечает машинально:

– И вам тоже… гмар хатима… Как ушел?! – И смотрю, покачнулся слегка. Йехезкель его немного рукой направил, и он так и бухнулся на кровать у меня в ногах. – Куда ушел? Мы же с вами почти договорились! Я пришел, чтобы предложить вам настоящую цену! У меня тоже совесть есть! Десять тысяч новых шекелей! У меня даже деньги с собой. Вот, вот! – И вытаскивает из кармана толстенький пакетик. – Прямо сейчас можете получить!

– Да, – говорю с сожалением, – цена неплохая.

– Продали?! Неужели продали? Кому? За сколько?

– Ну, – говорю, – это уж секрет изобретателя.

– Но я первый был! Вы должны были торговаться со мной!

– Нет, – говорю, – торговаться тут не приходится. Не тот случай. Да что вы так волнуетесь? Из-за какого-то циркония, даже если красивый.

Дед как вскочит, как шмякнет своим пакетом о пол:

– Идиот! – Правда, пакет тут же поднял. – Идиот несчастный! Продал! Ну, теперь погоди. Теперь я тебя закопаю.

Йехезкель говорит:

– Что же вы такое хотите ему сделать? И за что?