Андрей Шляхов - Психиатр

«У меня это расследование — нечто вроде хобби, — подумал Савелий, идя на кухню. — А каково Витальке? Для него поимка Душителя — это работа и дело чести. И спрос с него другой. Мне-то что? Я в любой момент могу прекратить…»

Понимал, конечно, что не прекратит. Втянулся уже. Увяз намертво, прямо хоть просись к Виталику в отдел на работу. Конечно же это была шутка. Савелию нравилась его работа, и никакой другой он не желал.

Ночью Савелию снилось Останкино, будто он гулял там и высматривал Душителя, правда, как назло, все прохожие были без лиц. То есть с лицами, но черты были какими-то бесформенными и расплывчатыми. Савелий всматривался-всматривался, да так ничего толком разглядеть и не смог. Совсем как в жизни — напрягаешься, но все без толку. Действие ради действия.

Всех нас, в той или иной степени возвысившихся над толпой, объединяет одно качество, присущее хозяевам жизни. Хозяевам в настоящем понимании этого слова, не каким-то досужим политиканам, которые пыжатся перед объективами камер, пытаясь изобразить из себя невесть что, а тем, кто волен подарить жизнь или отобрать ее. Отбирать, кстати, интереснее: ты ставишь точку, доводишь начатое дело до конца. И безопаснее, потому что мертвые не дают показаний и не могут никого опознать.

Это качество — восторг. Упоительное в своем безграничном совершенстве чувство власти, когда ты можешь сделать с кем-то все, что пожелаешь в полном смысле этого слова. Контролер и властелин, ха-ха, как забавно… Абсолютная власть над себе подобными дарит непередаваемое ощущение полноты жизни, наполняет жизнь истинным смыслом, а не теми мелкими целями, которые пытаются выдать за смысл ничтожные людишки.

Будь у меня возможность, я бы поступал совершенно иначе — похищал бы своих рабынь и держал в укромном месте, дрессируя до тех пор, пока они полностью бы не подчинялись мне. И не потому, что я сильнее, а потому, что я умнее и лучше. Обидно, что за короткое время нашего знакомства ни одна из них не успевает разглядеть во мне сверхчеловека, Личность. Женщины глупы, понимают, что жить им осталось недолго, но все равно ведут себя неподобающим образом — плачут, пытаются сопротивляться, одна даже успела закричать, правда, на ее крик никто не обратил внимания… Мужчины, наверное, умирают иначе. Не знаю, не было повода узнать.

Вот если бы мне кто-то оставил наследство, как Коллекционеру Фаулза, то я бы купил дом в деревне, где-нибудь не очень далеко от Москвы, но и не слишком близко, обустроил бы его по своему вкусу и жил бы там в свое удовольствие. Охотился бы в Москве, в этом огромном муравейнике так легко найти добычу и просто затеряться.

Сейчас моя игра довольно опасна, несмотря на все предосторожности, на которые я мастак. Я оставляю после себя трупы, а каждый труп — уголовное дело, шухер, суета, опасность. Если хорошенько прятать трупы, то можно жить припеваючи и ничего не бояться. Тела нет — дела тоже. А спрятать тело, вернее, то, что от него останется, у себя на участке проще простого. Главное все правильно продумать и обзавестись подходящей вместительной машиной. Одинокий мужчина на большой машине — так естественно, ни у кого не должно возникнуть подозрений.

А почему одинокий? Я же могу жениться, чтобы все было как у людей. Моя мать всегда придавала очень большое значение тому, чтобы все было как у людей. Чтобы не обсудили, да-да, именно так она и говорила — хотя, на мой взгляд, правильнее было бы говорить осудят. Правильная речь — очень важно, это опознавательный сигнал свой-чужой. Послушайте, как разговаривают отрицательные персонажи в кино. «Мать-перемать» и «блин» через слово, жаргонизмы, бесконечное «ну, эта…». А положительные герои говорят гладко, правильно, даже ударений не путают. Перед человеком, который прилично выглядит и разговаривает, открываются все двери. В полном смысле этого слова, все-все.

Спросишь, например: «Вас не затруднит дать мне стакан воды?» — и они с готовностью поворачиваются спиной, чтобы идти на кухню… Нападать со спины как-то элегантнее, естественнее, и нет опасности, что поцарапают. Царапин и прочих следов на моем теле, особенно на лице, допускать ни в коем случае нельзя. Лишний повод, примета и риск. Кто сказал, что риск — благородное дело? Для дураков, возможно, да, но не для умных.

Я ничего не боюсь, потому что мне неведом страх. Но я отдаю себе отчет в том, что понять меня и не мешать мне делать свое дело (в посторонней помощи я не нуждаюсь, лишь бы не мешали) могут немногие. Считаные единицы. Таких, как я мало, я только читал о них, но в жизни ни разу не встречал. А может, видел, но не узнал… Люди раскрываются не сразу.

По большому счету, я не нуждаюсь ни в чьем-то одобрении, ни в единомышленниках. Я хочу только, чтобы мне не мешали, а для этого мне надо оставаться незаметным, как будто меня нет. Меня на самом деле нет, потому что я — это не я, а те, кто видел меня настоящего, никому ничего рассказать не смогут, потому что их уже нет. Такая вот петрушка. Человек-невидимка, нет — сверхчеловек-невидимка. Пора уже… Время новой охоты пришло… Есть охота для охоты. Кажется, это называется каламбур. В душе звенят какие-то торжественные струны, настроение приподнятое, жду праздника. Совсем как в детстве, только тогда праздники были скучные, блеклые, тусклые, потому что их устраивали другие люди, такие, как и их праздники. Сейчас все по-другому. Я сам дарю себе праздники, и лучших праздников представить невозможно. Сам себя не порадуешь — никто тебя не порадует.

Вчера я ходил в театр. Радовал себя встречей с искусством. Не люблю пафосных раскрученных театров, предпочитаю маленькие, неакадемические, экспериментальные. Что толку в сто пятьдесят седьмой раз смотреть «Мещанина во дворянстве» или «Вишневый сад» в классической постановке? Хочется новизны.

Название у драмы в двух действиях было необычное, даже весьма интригующее и с моей точки зрения привлекательное — «Сыновья Гидеона, или „Гамлет“ наизнанку». Я люблю, когда наизнанку, с вывертом-подвывертом. Гугл поведал мне, что Гидеон — один из библейских персонажей, имевший ни много ни мало, а семьдесят одного сына. Лучше бы Гидеон ограничился бы семьюдесятью отпрысками — и цифра круглая, и всем спокойнее жилось бы, поскольку семьдесят первый сын, Авимелех, оказался законченным негодяем. После смерти отца он, желая непременно стать царем, сколотил шайку сорвиголов, вломился в отчий дом и безжалостно перерезал своих братьев на одном и том же камне. Потом по ходу спектакля из этого самого камня выходили призраки убитых, которым хотелось призвать братоубийцу к ответу. Семьдесят первого брата убил другой камень, брошенный женской рукой. Камень проломил ему череп, но, не желая умирать от женской руки, смертельно раненный царь Авимелех приказал одному из своих приближенных: «Заколи меня!», что тот с удовольствием и исполнил.