Павел Шестаков - Давняя история

Вова взял стаканчик, но не выпил, поставил на стол:

— Не понимаю я твоего тона, Алексей. Что произошло?

— А вот что. Сижу я спокойно в кабинете… И вдруг — как снег на голову — визит инспектора. Что-то они нашли, обнаружили, не знаю что — он скажет разве? — и снова ворошат это дело.

— Да ведь пятнадцать лет прошло, и тогда, в первый раз, ни тебя, ни меня…

— Никто не трогал. В том-то и гвоздь.

— Но он должен был объяснить. Ты спросил?

— А как же! Говорит, опрашиваем всех, знавших Татьяну.

— Да откуда известно, что ты ее знал?

— Видишь ли, у них «есть основания полагать, что она бывала в доме Борщевой».

— Что же ты сказал?

— Что я сказал? Мало у меня текущих хлопот? Сказал, знал ее, как все, в буфете работала, случалось парой слов переброситься.

Курилов потянул к себе стакан, отхлебнул все-таки.

— Забавно, — повторил он. — Забавно. Командор покинул кладбище. Нет, сама донна Анна. Чтобы покарать Дон-Жуана.

— Смысла в твоих словах не вижу, Вова.

— А какой тебе смысл видеть в них смысл?

— Каламбуришь? Ладно. Зачем пререкаться… Считаю я, Вова, что грязь эта нам ни к чему. Следствию помочь мы не можем, ничего нового сообщить я, например, не могу.

— Ну, раз ты не можешь, я тем более.

— Вот именно. К нам она не ходила, дел мы с ней никаких не имели, и, вообще, удивлены.

— Весьма удивлены.

Слово это — «удивлены» — Курилов произнес так подчеркнуто, что Мухин глянул на него недобро:

— Или ты не удивлен?

— Разумеется, удивлен. Интересно, кого подозревают на этот раз?

— Не знаю. Тебя это волнует?

— С какой стати? Пусть ищут. Не вижу оснований тревожиться.

— Брось. Найдут или не найдут, а сплетня появится. Да и не только сплетня. Муж-то чуть не сел.

— То муж. А мы при чем? К нам она не ходила.

— Не ходила, — подтвердил Мухин упрямо, отвергая откровенную насмешку.

— Ты, однако, обеспокоен. Гораздо больше, чем полагается при спокойной совести.

— Не подначивай, Вова. Да, я обеспокоен. Не вовремя эта история. Да ты разве поймешь? Тебе терять нечего, а мне есть…

Курилов скривил губы:

— Пятнадцать лет назад и тебе нечего было терять, однако и тогда ты был очень обеспокоен. Впрочем, извини. Тебе нечего было терять, но ты мог приобрести, и тебе хотелось приобрести.

— Хотелось! — согласился Мухин с вызовом. — Потому что я человек, а не таранка, как ты. Я жить люблю, понимаешь? Нравится мне это. А ты…

Вова поднял тонкие пальцы:

— Попрошу не переходить на личности. Мы ведь старые друзья.

— И откуда только ты в том флигеле взялся!

— Я вижу, что прямодушие по-прежнему твой главный жизненный козырь. «Да, у меня есть недостатки, но зато человек я прямой, правду в глаза режу!»

— Скотина!

Курилов пожал плечами:

— Как все, Муха, как все… А возможно, и получше других. Вот размышляю, чем бы тебе помочь.

— Спасибо. Раз уже помог.

— А разве нет?

Мухин не ответил.

— Итак, товарищ Разин… Не Степан ли Тимофеевич?

— Мазин, а не Разин.

— Не Разин? Это уже легче…

Постепенно они менялись ролями. Курилов обретал самоуверенность, а Мухин, несмотря на выпитое, заметно терял запас бодрости, и начал злиться, выслушивая Вовины колкости.

— Товарищ Мазин посетил тебя. Ты сказал «нет», и примчался уговаривать меня повторить слово, которое кажется тебе магическим и спасительным, а на самом деле свидетельствует лишь о недостатке воображения… Но предположим, я согласен. Во имя старой дружбы.

Мухин усмехнулся.

— Однако это не самая трудная часть задачи, — продолжал Курилов. — Трудность в Стасе.

— То-то и оно.

— Ты уже был у него?

— Нет. И не поеду. Разговор не получится.

— Пожалуй. Хочешь, чтобы съездил я?

— Лучше позвонить. Время-то не ждет.

— И товарищ Мазин тоже? Хорошо. Заказывай разговор. Чего не сделаешь для друга!

— Оставь дружбу в покое. Я в долгу не останусь. Ты же знаешь.

Вова наклонил голову, и прядь светлых, слипшихся волос упала на лоб.

— Ну что ты! Я и так всем тебе обязан.

Мухин отвернулся к телефону, укрепленному на стене:

— Междугородняя?.. Да, да, девушка… Срочный! Курилов говорить будет.

Вдалеке над морем разорвались, разошлись тучи, заблестели, зарябили позеленевшие волны, и поток света, вспыхнувшего высоко в небе, пролился на берег, на мраморные колонны, глинистые раскопы и проник через окно в контору. Мухин прищурился, и на лице его углубились морщинки, перепутались с синеватыми прожилками. Оставаясь в тени, Курилов рассматривал бывшего приятеля.

— Уступаешь времени, Муха.

— Постарел?

— Поистрепался. Брюхо распустил, волосы теряешь… А ведь красавец был. Моряк, красивый сам собою.

— Был, — согласился Мухин без раздражения, смягченный признанием былой привлекательности. — На внешность не жаловался. Да и сейчас еще ничего. Врешь ты со зла.

Звонок пресек их пререкания. Вова схватил трубку. Мухин подошел, придвинулся вплотную, чтобы слышать каждое слово.

— Витковский… Кто меня спрашивает?

— Не догадаешься, старик! Курилов.

— Вова? Я ждал Алексея.

— Почему — ждал?

— Наверно, знаешь, раз звонишь.

— Черт! — выругался Мухин. — Значит, был у него Мазин? Был?

Курилов оттолкнул его: «Не мешай!»

— Совсем немного, Стас. Лешка заскочил ко мне на полчаса. У него тут дела в музее… К нему, понимаешь, заходил…

— Понимаю. Ко мне тоже…

— Татьяной интересовались?

— Да.

Мухин безнадежно махнул рукой.

— Что же ты рассказал?

На той стороне затянулось молчание. Потом Витковский спросил:

— Вы испугались?

— Чего ради?.. Но согласись, происшествие не из повседневных. Мухин немного взволнован.

— Немного или много?

— Немного, конечно. Он же человек ответственный. Зачем ему компрометирующие слухи?

— Разумеется. Со слов инспектора, я понял, что он Таню и в глаза не видел.

— Почему? Видел. В столовой, как все.

Витковский снова замолчал.

— Стас! Ты слышишь? Что сказал ты?

— Я подтвердил.

— Что?

— То, что мы все видели ее только в столовой.

Курилов отвел трубку от уха, чтобы и Мухин услышал:

— Как? Как?

— Я сказал, что никто из нас не знал ее близко.

— Молодчина! — моментально оживился Мухин и дернул к себе трубку: — Стас! Как поживаешь, дорогой?

— Сейчас у меня операция.

— Понимаю, понимаю. Некогда тебе. Ну, обнимаем тебя, Стас. Раз некогда…

— Некогда, Алексей. Прощай.

Мухин покрутил в руке трубку, прислушиваясь к гудкам, потом повернулся к Курилову обрадованный, оживленный:

— Нет, Вова, не говори! Старая дружба не ржавеет. Стас — молодец!

— Думаешь, он тебя пожалел?

— Что значит — пожалел? При чем тут жалость? Сказал, как следует, потому что друзья…

— Были.

— Да прекрати ты свинствовать, хоть на минутку. Мы с ним не ссорились. Профессию он сменил, из города уехал. Вот и разошлись пути. Но Стас — человек!