Павел Шестаков - Давняя история

— Вы хотели узнать время. Вас интересовало время, — напомнил Мазин, — и вы подошли к вахтенному, дежурившему на пароходе, и спросили время. Было это, Мухин?

Мазин больше не называл его по имени и отчеству.

— Что из того? Нельзя время узнать? Может, у меня часы остановились.

— Значит, вы останавливались, чтобы перекинуться парой слов с Павличенко?

— С кем?

— С вахтенным. Его фамилия Павличенко.

— Здорово! Даже фамилия вам знакома. Выходит, не зря казенный хлеб едите.

— Стараемся. Так подходили вы к Павличенко?

— Подходил. Откуда вам известно это?

— Он запомнил вас, и разговор запомнил. И уверяет, что вы не просто интересовались временем. Напротив, у него сложилось впечатление, что вам его девать было некуда. Вы ждали кого-то или выслеживали.

— Ну, уж эти выдумки никто подтвердить не сможет.

— Мне хотелось бы от вас услышать, кого ждали вы на набережной?

— Да не ждал я никого. Вы что, не живой человек? Не можете понять состояние мое? Я решать всю свою жизнь должен был, вот и ходил размышлял, полчаса больше, полчаса меньше — не считал… Возможно, и поговорил о чем-то с матросиком. Сам служил недавно. Рассеялся от мыслей в разговоре.

— Да и у него сложилось впечатление, что вы были рассеяны, вернее, разговор вели рассеянно, потому что постоянно отвлекались, поглядывали в переулок.

— Не слишком ли много он запомнил? Пятнадцать лет все-таки…

— Эти показания он давал еще во время суда. Как помните, подозревали мужа Татьяны. Была мысль о том, что именно муж выслеживал ее, чтобы убить. Но Павличенко его не опознал, что вполне понятно: ведь с ним разговаривали вы, а не Гусев.

— Что из того?

Он повторял эти или похожие по смыслу слова не для того, чтобы заставить Мазина разговориться, выпытать побольше, выиграть время. Он в самом деле не все понимал, и мозг его, обескровленный и заторможенный многолетними протравками алкоголем, не поспевал за мазинскими вопросами, нуждался в повторениях и разъяснениях.

— Как — что? Не Гусев выслеживал Татьяну, а вы.

— Выследил и убил?

— Мухин! — Мазин наклонился через стол: — Поймите меня. Я мог бы ответить — «да», но я не уверен. Не вас я обличаю, а ищу истину. Если бы я сказал «да», я бы высказал предположение, близкое к истине, может быть, даже истину, но я не уверен в том, что это истина. С полной гарантией я могу лишь предположить, что если вы и не убивали Гусеву, то знаете о ее смерти то, что пока неизвестно мне, неизвестно наверняка. Я только догадываюсь, а вы знаете. Вы были там.

— Я не видел, как ее убивали.

— Хорошо. Поставлю вопрос иначе. Смерть ее была неожиданной для вас?

— Не понимаю, куда вы клоните.

— Понимаете.

— Нет.

— Да.

Они замолчали, и Мазин подождал, пока Мухин докурит папиросу. Он докурил и затушил в пепельнице окурок:

— Повторяю. Если хотите обвинить меня, то зря тратите время.

— Ошибаетесь! Вас обвинить легко. Вот доказать, что непричастны вы к убийству Татьяны Гусевой трудно.

— Вы что, пригласили меня, чтобы выручать?

— Ну нет. Чтобы установить обстоятельства смерти. Откуда взялась кровь на ваших руках?

— Я же не мог пройти мимо, как посторонний! Я наклонился, надеялся, что жива она еще, трогал ее, касался, оттуда и кровь.

— Почему вы не рассказали об этом в свое время?

— Зачем? Кому бы это помогло?

— Правосудию.

— Так же как вам, я бы помог.

— Мне вы еще поможете.

— Когда?

— Когда расскажете все.

— Что значит — все?

— Все, что видели, что делали.

— А я сказал — точка. Можете выставлять своих свидетелей. Наплевать мне.

Мазин откинулся на спинку стула:

— Кажется, Витковский был прав, когда говорил, что вы легко подчиняетесь обстоятельствам.

— Он так сказал? Стасик?

— Теперь он не Стасик, а опытный и, как я понял, уважаемый врач.

— Молодец, вырос…

— Да, судя по всему, тогда он был послабее духом. Или победнее жизненным опытом.

— Теленок был, — буркнул Мухин.

— Таким вам казался? Иначе бы вы не задумали этой комбинации с билетами, не решились бы?

— Комбинации? — протянул Мухин. — Скажите еще — операции.

— Может быть, ваш друг Курилов так это и называл, ту подлость, которую вы совершили.

Мазин ждал вспышки, но Мухин не взорвался. И эта продолжающаяся его пассивность и настораживала и вселяла надежду одновременно.

— Некрасиво вышло, факт, только с убийством это не связано.

— А какую цель вы преследовали, передавая билеты?

— Говорил я уже. Не хотел сам с ней идти. Трудно отношения складывались. Считайте: избегал я ее.

— И знали, что Витковский влюблен в нее?

— Это мне Вова сообщил.

— Разве вы сами не замечали?

— Нет.

— Но Курилов знал?

— Вова наблюдательный.

— А сам он не был влюблен?

— Курилов? Амеба. Скучно с ним девушкам было.

Наступила пауза.

— Итак, ничего больше об убийстве вам неизвестно?

— Не знаю.

— Не вы убили?

— Нет.

Мазин вышел из-за стола, обошел вокруг и спросил:

— Почему вы не возмущаетесь, Алексей Савельевич?

— Чем?

— Да моим допросом. Вот вы солидный, порядочный человек, вызваны сюда, оторваны от дел, от семьи, унижены, вам грозят неприятности, а вы ни в чем не виновный сидите и скучно отвечаете на вопросы, как какой-нибудь привычный правонарушитель. Не возмущаетесь, не ругаетесь, не грозите мне, наконец. Почему, а?

Мухин выслушал, понял и ответил скучно:

— Охоты нет.

— Да ведь вам беда грозит! Обвинение в убийстве. Вам оправдываться нужно.

— Вы что, в этом больше меня заинтересованы?

— Конечно, черт вас побери! Мне правду нужно знать.

Мухин молчал. Молчал потому, что правда была для него тяжелее, чем обвинение в убийстве…

Вечером он пришел к Ирине домой. В это время он был уже своим человеком, мама, приветливо улыбнувшись, указала на дверь Ирининой комнаты, и он прошел туда, чувствуя себя завтрашним хозяином, и с удовольствием расположился в кресле и слушал непонятную музыку, в которой стал находить какой-то вкус, не потому что приблизился к ней, а потому, что музыка как бы стала его собственностью, досталась вместе с Ириной. Он сидел в мягком удобном кресле и слушал, а Ирина говорила что-то о гриппе, который ее одолел. Она попросила его сесть подальше, чтобы не захватить инфекцию, и он отодвинулся, потому что не горел желанием приблизиться, хотя и ничего отталкивающего в ней не было, и он думал не без самодовольства, что она наверняка девушка, и он покажет ей, что значит настоящий мужчина. «Представляю, как она ахать будет!» И это утешало его, давало основание считать, что он щедро расплатится за все, что возьмет в этом доме.

А нравилось Мухину в этой уютной комнате многое, непривычное — и книги, и пластинки, и безделушки на туалетном столике, приятно было здесь, вытянув ноги, болтать по пустякам и не спешить в свой нетопленный флигель, где, к счастью, недолго оставалось коптеть.