Милдред Дэвис - Комната наверху

Хильда подняла голову и слушала Свендсена. Взгляд ее затуманенных болью глаз сделался внимательным. Свендсен взял с камина игрушку и подошел к Хильде. Раскрыв загорелую ладонь, он показал ей котенка.

Девушка смотрела на маленькую безделушку как зачарованная. Котенок казался таким крошечным в его руке. Смятенному разуму Хильды игрушка казалась микроскопической и жалкой.

— Дора не хотела жить, — заговорил Свендсен еще настойчивее. — Но Киттен-то хотела. Жизнь Доры все равно была загублена — из-за Фрэнсиса. Но жизнь Киттен только начиналась. Очень многие люди надеялись обрести с ней свое счастье. А вот о Доре тоскуете только вы и ваша мать.

— Господи, по-вашему, уместно говорить, что она должна была умереть, что ее жизнь была кончена?

Свендсен почувствовал, что бесполезная речь иссушила его горло. В бессильном гневе он судорожно сжал кулаки, его губы превратились в тонкую ниточку. Потом, на глазах потрясенной Хильды, он занес руку и швырнул крошечного котенка о противоположную стену. Игрушка разбилась вдребезги, осколки посыпались на пол.

Хильда метнула взгляд вслед летящему котенку; когда он разбился о стену, она издала то ли стон, то ли вздох и на мгновение застыла с искаженным болью лицом.

А потом ее начали сотрясать рыдания, и она отвернулась к окну.

Свендсен обнял ее и привлек к себе. В комнате было тихо, слышались лишь горькие рыдания. Вслушиваясь в них, Свендсен чувствовал, как накопившееся отчаяние уходит, словно из раны вытекает яд. Он смотрел в окно и поглаживал плечи Хильды, но не пытаясь успокоить ее.

Первые сухие рыдания, вырвавшиеся из горла, не ведавшего, что такое плач, сменились слезами. Хильда прильнула к Свендсену, уткнулась лицом ему в грудь и ревела как ребенок. Казалось, судорожные всхлипывания разрывают это хрупкое тело на части.

Когда девушка, наконец, подняла голову, ее маленькое красное лицо было мокрым от слез, а глаза опухли. Отступив, она достала из кармана мятый платок, высморкалась и попыталась вытереть щеки. Свендсен мрачно наблюдал, как лицо Хильды делается все краснее. Но вот она судорожно всхлипнула последний раз, убрала платок и села в кресло.

Хильда долго молчала, лишь время от времени испуская тяжкие вздохи. Она изнемогла настолько, что ее покрасневшие глаза остекленели. Одинокая, маленькая в громадном кресле, она напоминала статуэтку. Казалось, она забыла обо всем — о Свендсене, о разбитой им игрушке, о своем доме.

— Ну вот, я видел, как вас рвет и как вы плачете, — сказал, наконец, Свендсен. — И все равно я вас люблю.

Слишком измученная, чтобы поднять глаза, Хильда продолжала тупо смотреть в пространство. Казалось, она даже не слышит его.

— Ну как, получше? — спросил он.

Девушка неопределенно кивнула. Неуклюже сгорбившись, она смотрела на солнечные пятна на газоне. Затем ее внимание привлекла большая муха, которая села на подоконник и потирала передние лапки.

— Ты уедешь со мной сегодня же. До свадьбы можешь пожить в гостинице.

Смежив веки, Хильда опять судорожно кивнула. Потом подняла голову и заморгала. Словно спросонья, она начала тереть глаза кулаками.

— У меня глаза болят, — пожаловалась она, будто малое дитя. Потом ей вспомнилось что-то еще. — Мои мать и отец, они совсем одни. Льюис теперь живет в школе и не приезжает домой.

— Ты будешь их навещать. — В голосе Свендсена слышалась легкая насмешка.

Хильда опять потерла глаза и посмотрела на него уже более осмысленно. Его лицо выражало с трудом сдерживаемую радость. Таким она его еще не видела. Настороженность и напряжение, казавшиеся ей неотъемлемой частью его облика, исчезли без следа. Свендсен поднял девушку и заглянул в ее заплаканные глаза.

— Давай позовем твою мать и скажем ей, в какой гостинице ты остановишься, чтобы она могла послать тебе вещи. — Взяв Хильду за руку, он повел ее к стеклянным дверям на террасу. Хильда молчала. Ее взгляд сделался безмятежным, как у человека, все треволнения которого остались позади.

Но, прежде чем выйти из старого кабинета, Хильда, словно чувствуя себя обязанной выказать волнение, произнесла:

— Вряд ли правильно оставлять их одних…

Свендсен остановился. Отведя прядь волос с ее лица и заглянув в глаза, он увидел, что тревога Хильды — лишь дань обостренной совестливости. Хильда доверчиво смотрела на него, будто ждала, что сейчас он скажет ей: все в порядке, не волнуйся.

— Ты больше ничем не можешь им помочь, — мягко проговорил он. — Они слишком много потеряли. Они слишком стары, чтобы начать все сызнова и попытаться построить жизнь еще раз. Это звучит жестоко, но это правда. И в каком-то смысле они сами виноваты. Слишком много вложили в сущее ничтожество. Отец — в Киттен. Мать — в благотворительность. И ни один из них не понимал, что творится в собственном доме. Они в конце пути, но у тебя впереди вся жизнь. При всех своих машинах и шубах ты, по сути дела, не имела ничего. И это — их вина. Чтобы сохранить вашу тайну, твои родители даже внушали знакомым, что ты спилась. Ничего удивительного, что ты и впрямь начала пить. Но теперь ты все это забудешь. Какое-то время ты не будешь думать и чувствовать. Но потом рана затянется, останется шрам, и все случившееся будет казаться сном. И, когда боль пройдет, ты сможешь спокойно все вспомнить. Через некоторое время ты начнешь навещать родителей. Останется только грустное воспоминание.

Свендсен умолк и озабоченно посмотрел на нее.

— Ты ведь понимаешь, правда?

Она смотрела по-щенячьи доверчиво. Испустив странный сдавленный вздох, Хильда пожала плечами и больше не сопротивлялась. Кажется, Свендсен понял, что этим движением она выражает согласие. Взяв девушку за руку, он вывел ее на террасу и пошел к фасаду дома.

Свендсен позвонил. Оба неподвижно застыли и молчали. Свендсен держал Хильду под руку. Когда появился Уэймюллер, Свендсен велел ему позвать мистера и миссис Корвит.

Мгновение дворецкий холодно смотрел на них, потом исчез. Вскоре на лестнице послышался тихий шорох, и молодые люди подняли головы. Бледная, но прекрасно владеющая собой миссис Корвит сошла вниз одна. Ее туфли едва касались ковра, и Свендсен опять испытал странное чувство, будто видит существо из потустороннего мира.

— Мы уезжаем, — сказал он.

Мать и дочь обменялись отчужденными взглядами. Миссис Корвит первой стряхнула оцепенение. Она молча кивнула, не выказав ни малейшего удивления. На лестнице послышался шаги, молодые люди опять подняли головы, но миссис Корвит продолжала смотреть на них и не обернулась.

По ступенькам спускался сломленный горем старик, усталый и согбенный, будто калека. Он казался еще более неприкаянным, чем те грязные, небритые, отчаявшиеся люди, которых Свендсен видел валяющимися на улице. Человек превратился в машину, жаждущую смерти.