Александр Красницкий - Воскресшая душа

Она заплакала.

– Софья, милая! – кинулся к ней Куделинский. – Перестань, не плачь! Вспомни, что мне нужны все силы, вся энергия… Нужны для того, чтобы спасти тебя.

– Нет спасенья, нет, – покачала головой графиня, – не верю я в него.

– Стало быть, ты в меня не веришь, не любишь меня? Говори же, говори: да или нет?

– Не знаю, – прошептала Софья. – Не знаю. Мне все кажется, что кто-то стоит между нами, и этот кто-то заслоняет тебя.

– Нейгоф?! – крикнул вне себя от гнева Станислав.

– Да, Нейгоф, несчастный Нейгоф!

– Ну, счастлив же он, что умер! – захохотал Куделинский. – Счастлив…

– Ты это верно сказал. Он умер – он счастлив: для него все кончено, а вот мы живы, и впереди… каторга, – с трудом выговорила графиня последнее слово.

– Только не для тебя! – крикнул Куделинский.

– Для меня, для тебя, для всех нас. Вот она расплата-то за графскую корону… Путь к ней был роковым, и вот куда он нас привел.

Они замолчали. Софья беззвучно плакала, Куделинский ходил из угла в угол по гостиной.

– Софья, – проговорил он, останавливаясь против молодой женщины, – скажи откровенно, сохранилось ли у тебя ко мне хотя немного прежнего чувства?

– Прежнее, да еще такое близкое, не так скоро забывается, поэтому я могу сказать: да!

– Спасибо и на том! Скажи мне вот что. Если бы я теперь вдруг оказался в страшной беде, покинула бы ты меня?

– Нет.

– Ну смотри же, помни, что ты сказала. Знаешь, какой для меня самый лучший выход из того положения, в котором мы находимся?

– Какой?

– Убить себя. Кобылкин дал мне на это семь дней срока. Он вполне уверен, что я так и сделаю. Но убить себя – значит бросить вас, то есть тебя, на произвол судьбы. Вот тогда твоя гибель была бы неизбежна. Поэтому, Софья, я себя не убью, а сделаю другое: выдам себя судебным властям. Я обдумал это… Можешь спросить Марича, мы уже говорили с ним… Это будет великолепный выход, который не только спасет нас, но и сохранит то, что уже приобретено нами… Понимаешь, Софья?

– Нет… Скажи, на что ты рассчитываешь?

– А вот на что… Я, говоря высоким слогом, предам себя в руки правосудия, я расскажу все: и про убийство Козодоева, я даже выставлю себя в качестве убийцы, и про то, что я столкнул с поезда Кобылкина и своего соучастника Квеля, но зато выгорожу тебя и, быть может, Марича. Мне поверят, нельзя будет не поверить. Поверят больше, чем Кобылкину, больше, чем Квелю. Этим я разрушу, разорву опутывающую нас сеть. Коноплянкин, читальщик – все должны будут стушеваться.

– Но ведь тебя приговорят! – попробовала возразить Софья. – Ты будешь сослан!…

– Экие пустяки! Сослан не на луну, а на каторгу, а каторга находится на земле, здесь же всегда есть выход. Потерпеть придется кое-какие неудобства, это тоже пустое: человек все сможет вынести. Но, Софья, это я сделаю только ради тебя. Горе тебе, если ты позабудешь меня!… Горе тебе, если ты, когда я вырвусь на свободу, откажешься от меня! Пощады не будет… Я приношу слишком большую жертву ради тебя, чтобы потом остаться ни с чем.

Резкий звонок прервал эту речь. В передней раздалось хлопанье дверей, послышался грубый мужской голос, что-то говоривший Насте.

Станислав и графиня молчали.

– Вам, ваше сиятельство, телеграмма, – вошла в гостиную горничная, протягивая Софье пакетик.

Куделинский внимательно смотрел на Софью, пока она пробегала глазами содержание телеграммы.

– От кого? – нетерпеливо спросил он.

– Представь себе, – ответила графиня, – Настя, вы можете идти, – отпустила она горничную и продолжала: – Случилось неожиданное… Сюда едет московский Нейгоф… судя по числам, он выезжает завтра, стало быть, послезавтра будет здесь.

– Все естественно, – возразил Куделинский, – он хочет явиться сюда к девятому дню, чтобы помолиться на могиле племянника… Это когда же будет? – он задумался. – Фью, – просвистел он и нервно засмеялся, – ведь девятый-то день приходится как раз накануне последнего дня недели, выпрошенной мной у господина Кобылкина… Вот совпадение-то! И что двинуло эту московскую развалюху? Ведь он станет свидетелем всех предполагаемых событий… При нем придется заваривать новую кашу. Не совсем это удобно… Э, да черт бы все побрал!…

– Станислав, – остановила его Софья, – ты становишься невоздержан и груб!

– Как и полагается будущему каторжнику, – засмеялся Куделинский.

– Ты забываешь, что я могу и не принять твоей… жертвы…

– Примешь, голубушка моя, волей-неволей примешь! Вспомни, что говорил Марич: «ярославские крендели» – неподходящие браслеты для твоих ручек, а каторжная тюрьма – неподходящие чертоги для твоей головки, увенчанной графской короной.

– Добытой путем преступления, – заметила Софья.

– Все равно, каким путем… Что добыто, то наше. Софья, Софья! Зачем я люблю тебя!… Ты как-то оскорбила меня, бросила упрек, будто я люблю тебя только потому, что рассчитываю через тебя добиться богатства.

– Ты сам говорил мне об этом, – ответила Софья. – Помнишь, в тот ужасный вечер?…

– Ох, как я проклинал себя за эту фразу!… Она стала между нами, она, а не Нейгоф.

– Правда, – согласилась молодая женщина.

– А между тем ты для меня дороже всего… Я на преступления шел ради тебя, на страдания иду ради тебя…

Он попробовал привлечь к себе Софью.

– Не надо, – уклонилась та от объятий.

– Ненавидишь меня?! – воскликнул Куделинский.

– Нет, но только что похоронили Нейгофа.

– Опять этот проклятый босяк! – схватился за голову Станислав. – Как я ненавижу его даже теперь, когда он перестал существовать… Софья, – со страстным порывом схватил он за руку графиню, – долго ты будешь мучить меня? Поцелуй!

Софья сделала движение к Куделинскому, но словно что-то отшатнуло ее от него.

– Не могу, – закрывая лицо руками, чуть слышно проговорила она, – не могу… после… Пусть пройдет время… Он, граф, как живой, стоит у меня перед глазами… Не могу… Прости, Стася!

– Да, да, я понимаю твое душевное состояние… Понимаю… – в голосе Станислава задрожали слезы. – Что делать… Спасибо тебе, Соня, что ты не лицемеришь, уже это – ручательство за то, что и в будущем, в моем будущем, – подчеркнул он, – ты не будешь моим врагом… Позволь мне оставить тебя.

– Куда ты? – встревожилась Софья.

– Мне нужно разыскать Марича… Он знает о том, что я задумал. Лучше, если этот московский граф застанет дело в разгаре, когда приедет… Не бойся, голубка моя, не страшись, я отведу от тебя удар… Ты будешь счастлива. Графская корона так идет твоей дивной головке, что было бы жаль, если бы ты лишилась этого украшения… Ну, иду… Дорогу! Все прочь с нее… каторжник идет! Софья, Соня, прости, прощай!