Томас Энгер - Мнимая смерть

Чтобы не потерять равновесия, Тарик упирается одной рукой о стену.

— Привет, меня зовут Хеннинг Юль.

Тарик не отвечает.

— Я работаю в «123новости» и…

Тарик делает шаг назад и захлопывает дверь. Он с грохотом запирает замки.

Великолепно, Хеннинг. Просто великолепно.

— Всего две минуты, Тарик!

Шаги удаляются. Он ругается про себя и снова начинает стучать. Ответа нет. И Хеннинг решает воспользоваться последним оружием, имеющимся в его распоряжении.

— Я здесь, потому что думаю, что твой брат не виноват!

Он кричит немного громче, чем собирался. Отзвук его слов эхом бьется между стенами. Он ждет. И ждет. Из квартиры не доносится ни звука. Хеннинг снова чертыхается.

Обычно такое получалось у него легко.

Он выжидает минуту или две, а потом решает уйти. Он уже собирается открыть дверь на улицу, когда позади него раздается звук. Он поворачивается. Дверь приоткрывается. Тарик смотрит на него. Апатии во взгляде как не бывало. Хеннинг решает воспользоваться моментом. Он поднимает руки.

— Я здесь не для того, чтобы писать всякое дерьмо о твоем брате.

Голос его мягок, полон сочувствия. Кажется, Тарик осознает сказанное.

— Ты думаешь, он не виноват?

Он говорит высоким голосом с сильным акцентом. Хеннинг кивает. Тарик медлит, раздумывает. Под майкой раздувается живот.

— Если ты напишешь какое-нибудь дерьмо про моего брата…

Он придает лицу агрессивное выражение, но не заканчивает предложение. Хеннинг снова поднимает руки. Должно быть, достаточно посмотреть в его глаза, чтобы понять, что он не шутит. Тарик заходит в квартиру, но оставляет дверь позади себя открытой. Хеннинг следует за ним.

Хорошо, Хеннинг. Ты становишься прежним.

Он входит внутрь, закрывает за собой дверь и смотрит на потолок. И видит то, что ищет.

— Сейчас, только оденусь! — кричит Тарик. Хеннинг проходит в квартиру и удивляется, насколько в ней чисто. По правую сторону коридора расположены две двери, ровный ряд обуви выстроился вдоль плинтуса. Дверь напротив входа открыта. Он украдкой заглядывает в нее. Сиденье на унитазе поднято. Слабый запах лимонного освежителя воздуха льется в коридор.

Он проходит мимо кухни. В раковине стоит блюдце с какими-то крошками и стакан прокисшего молока. Хеннинг направляется в гостиную и усаживается на стул, такой низкий, что кажется — его зад вот-вот коснется пола. Он может держать в поле зрения коридор, ряд обуви и входную дверь. Кругом чистота.

Он осматривается, как делает всегда, когда оказывается в чужом доме. Детали, как говорил его старый учитель Ярле Хегсет. Весь смысл в деталях. Первое, что удивляет его в квартире, где проживают два брата, — это обилие комнатных растений и цветов. На подоконнике стоит здоровенная пеларгония со свежими розовыми цветками. На столике в углу — ваза с орхидеями. Розовые розы. Братья определенно любят розовый цвет. Два подсвечника с белыми свечами. Большой телевизор, скорее всего 45-дюймовый, у стены. Домашний кинотеатр фирмы «Пионер», естественно, по одной большой узкой колонке по бокам от телевизора и две позади. Хеннинг ищет сабвуфер, но тот, скорее всего, спрятан под коричневым диваном. Если бы он был в доме в Западном Осло, то увидел бы технику фирмы «Болиа». Или «Р. О. О. М.».

В гостиной низкий азиатский столик с гнутыми ножками и квадратной столешницей; он когда-то был черным, но его перекрасили в белый цвет. Посередине стоит чистая стеклянная пепельница. Еще цветы. Еще один подсвечник. На ванильно-белой стене висит фотография большой пакистанской семьи, скорее всего, это исламабадские родственники. В углу комнаты овальный, покрашенный в белый цвет камин.

Но здесь нет ни одной фотографии Хенриэтте Хагерюп.

Квартира, в которой находится Хеннинг, оказывает на него какое-то воздействие. Он думал, что попадет в сточную канаву с пылью, грязью и беспорядком. На самом же деле это жилище убрано гораздо лучше, чем его собственная квартира в последние полгода, а может, и дольше.

Хеннинг знает, что у него множество предрассудков. Но ему нравятся предрассудки, ему нравится необходимость пересматривать или менять свои взгляды с течением времени, после того как он узнает что-то новое о ком-то или чем-то, способное перевернуть его первоначальное представление. Знание, которое он приобрел, изучив квартиру братьев Мархони, похоже на карамель, малоаппетитную снаружи, но потрясающую на вкус, стоит только снять с нее обертку и положить в рот.

Он улыбается Тарику, появившемуся в коридоре. Тарик надел черные джинсы и не менее черную льняную рубашку. Он идет на кухню. Хеннинг слышит, как он открывает холодильник и тут же его захлопывает, открывает шкафчик и достает стакан.

— Хочешь молока? — кричит он.

— Э-э-э, нет, спасибо.

Молоко, думает Хеннинг. Он много раз бывал в чужих домах, но ни разу ему не предлагали молока. Он слышит, как стакан со стуком опускается на кухонный стол, после чего из кухни доносится довольный стон. Тарик входит в гостиную и усаживается на деревянный стул напротив Хеннинга. Он достает пачку сигарет и предлагает Хеннингу белого друга. Тот отказывается, невнятно пробормотав, что бросил.

— Что произошло с твоим лицом?

Неожиданный вопрос застает Хеннинга врасплох. Он отвечает, не успев подумать:

— Два года назад в моей квартире был пожар. Мой сын погиб.

Хеннинг не знает, что именно привело Тарика в замешательство: жестокая правда или лишенный всяких чувств голос, которым он ее произнес. Тарик хочет что-то сказать, но останавливается. Он достает сигарету и долго возится, пытаясь прикурить, после чего бросает зажигалку на стол. Хеннинг следит за прямоугольным адским инструментом глазами, видит, как он скользит и замирает около пепельницы.

Тарик смотрит на него. Долго. Хеннинг молчит, зная, что пробудил в Тарике любопытство, но он не собирается забрасывать его вопросами. Еще не время.

— Так, значит, ты не думаешь, что мой брат виновен? — спрашивает Тарик, глубоко затягиваясь. Он морщится, словно дым пахнет вонючими носками.

— Нет.

— А почему?

Он говорит правду:

— Не знаю.

Тарик фыркает.

— И все равно думаешь, что он невиновен?

— Да.

Они смотрят друг на друга. Хеннинг не отводит глаз, не опасаясь того, что они могут многое рассказать.

— И что ты хочешь знать?

— Ты не будешь возражать, если я воспользуюсь этим?

Он достает диктофон и кладет его на стол между ними. Тарик пожимает плечами.

Слишком мало журналистов пользуются диктофонами на работе. Когда Хеннинг был молодым, он строчил как сумасшедший, слушая, что говорят интервьюируемые, и одновременно придумывая следующий вопрос. Понятно, что многого таким образом не достигнешь. Ты не услышишь всего, что тебе говорят, и не сможешь задать естественные вопросы, вытекающие из ранее сказанного, потому что концентрируешься на как минимум двух других действиях. Поэтому диктофоны — гениальное изобретение.