Томас Энгер - Мнимая смерть

Хеннинга переполняет смесь сочувствия и злости. Он вздыхает, видя, как мама делает первый большой глоток. Она прикрывает глаза, и Хеннинг замечает, как тягучая жидкость прогревает ее горло, а потом грудь. И он почти уверен, что это лучший момент, пережитый ею за сегодняшний день, а может, и за несколько дней.

Ведущий меняет тему: «Министр юстиции Трине Юль-Осмундсен снова в центре внимания».

Мама увеличивает громкость. Ему остается только взывать о помощи. «Она предлагает ограничить право автоматического обжалования приговоров суда, если суд назначил подсудимому наказание более двух лет тюрьмы. Скорее всего, она делает это для увеличения эффективности работы судов. Однако оппозиция восприняла предложение министра крайне негативно. Сегодня с нами в студии Карианне Ларсосен, представляющая Левую партию, которая считает, что…»

Она делает тише. Спасибо, произносит Хеннинг про себя.

— Журналюги хреновы, — бормочет она. Хеннинг на мгновение замирает, собираясь повернуться к ней и что-то сказать. Но передумывает. Это бесполезно. Не прилагая усилий, он закрывает холодильник и оглядывается по сторонам. Пол усеян крошками и пеплом. Везде. Даже из кухни ему видна пыль на телевизоре. Гостиная с холщовыми обоями на стенах, где стоят коричневый трехместный диван, антистрессовое кресло с подножкой и темно-коричневый столик, кажется прибранной, но он знает, что делается под столом, на красном персидском ковре, под диваном и под тумбочкой для телевизора.

Сначала из шкафа в прихожей Хеннинг достает пылесос и включает его. Быстро проходит прихожую, узкую ванную, спальню и переходит в гостиную. Он собирается сменить насадку пылесоса, чтобы вычистить пол у камина, как вдруг взгляд его падает на серо-белую каминную полку.

Она уставлена фотографиями. Хеннинг видел их сотни раз. Здесь стоят фотографии мамы, когда она еще была мамой, свадебный снимок родителей, портрет Трине, фото со свадьбы Трине и Пола Фредрика, фотография с каменистого пляжа у дачи, на которой маленькие Трине и Хеннинг запечатлены вместе.

И он видит портрет Юнаса.

Он берет его в руки и разглядывает. Юнас улыбается фотографу. Снято незадолго до Рождества, потому что за светлыми кудряшками на стене на зеленой полоске шелка висят рождественские открытки. Вместо того чтобы расставлять открытки на полке или на столе, они подвешивали их при помощи скрепок на зеленую полоску шелка, и у них получалась открыточная елка.

Фотографию сделали, когда Юнасу было три года. Хеннинг не помнит, по какому случаю его сняли, но улыбка его полна рождественского предвкушения. Он долго рассматривает фотографию, а пылесос, лежащий у его ног, по-прежнему гудит. Хеннинг приходит в себя после того, как мама демонстративно увеличивает громкость радиоприемника, чтобы заглушить пылесос. Ну хватит, думает он, и кладет фотографию обратно на полку.

Но кладет изображением вверх.

За час, проведенный у мамы, Хеннинг выкурил двадцать сигарет. Как только он выходит на улицу и видит, что парк Софиенберг наполняется по-пятничному радостными людьми, раздается пищание мобильника. Хеннинг на ходу открывает сообщение и с удивлением обнаруживает, что его прислала Анетте. «Вы живы?»

Он улыбается и набирает ответ: «Едва-едва. Хочу и тебе задать тот же вопрос. Как ты себя чувствуешь?»

Он замедляет темп, не выпуская из рук телефона, и смотрит, как люди в парке распаковывают подстилки, подголовники и складные стулья. Ответ от Анетте приходит быстро. Телефон пищит и одновременно вибрирует в ладони. Четыре коротких толчка. «Чувствую слабость, но все будет хорошо».

Его никогда не ударяли электрошокером. Хеннинг надеется, что ему не доведется испытать такого удара. И он уверен, что Анетте на всю жизнь запомнит случившееся.

Он отправляет ей еще одно сообщение: «Ты проголодалась? Хочешь где-нибудь перекусить?»

Хеннинг нажимает клавишу «отправить» и надеется, что Анетте поймет его правильно. Ему просто надо немного поболтать о произошедшем. Кроме того, он голоден, последние дни он почти не ел.

Снова раздается пищание. «С удовольствием. Голодная как собака. „Фонтес“ в Лекке? Там вкусно!»

Он отвечает не раздумывая: «Отлично. До встречи».

Уверенным движением Хеннинг закрывает крышку телефона и ускоряет шаг. Она права, говорит он себе. У них действительно вкусно. И он считает, что, черт возьми, может позволить себе кружку пива.

Сегодня же пятница.

К моменту появления Анетте он успевает заглотить первое пиво. Хеннинг сидит у стены рядом с камином, в котором, несмотря на то что на дворе июнь, полыхают дрова. Мимо него вверх и вниз по лестнице посетители ходят в туалет. Это был лучший из свободных столиков.

Он поднимает руку в приветствии. Анетте мгновенно замечает его. Она подходит к Хеннингу с улыбкой на лице. Он поднимается. Она обнимает его.

Его уже давно никто не обнимал.

Они садятся. К ним тут же подлетает официант, высокий смуглый парень с такими белыми зубами, каких Хеннинг в жизни не видел, и интересуется, собираются ли они есть.

— Фонтесбургер с беконом. И офигительно большое пиво, — произносит Анетте улыбаясь.

— И мне одно, — говорит он. — То есть и то и другое.

Официант кивает и удаляется. Надо же, думает Хеннинг, как неуклюже я сформулировал свою мысль. Странно, потому что несмотря на то, что намерения его чисты и невинны, можно подумать, что они на свидании. И это довольно необычное ощущение.

— Итак, — произносит она, глядя на него. — Хорошая получилась статья?

— Нормальная, — отвечает он. — По крайней мере мне так кажется. Не я писал. Я не мог.

— И попросили редакционного раба сделать за вас работу?

— Вроде того.

— Самому писать интереснее.

— А мне казалось, ты собираешься стать режиссером?

— Да, но лучшие режиссеры всегда были хорошими писателями. Квентин Тарантино, к примеру. Оливер Стоун. Хотела сказать — Клинт Иствуд, но он, если подумать, написал не так уж и много. А вы знали, что Клинт Иствуд пишет почти всю музыку к своим фильмам?

— Нет.

— Теперь знаете. У него получаются хорошие треки. Много джаза. Много фортепиано.

Хеннингу нравится много джаза. Много фортепиано тоже. Они сидят и молча смотрят друг на друга.

— А что теперь будет с твоим фильмом? — спрашивает он спустя некоторое время и тут же ругает себя за то, что так рано поднял эту тему.

— С которым?

— С обоими.

— Ну как сказать. Я сейчас не могу об этом думать. Моя лучшая подруга умерла, ее убил псих, которого я хотела бы не знать, и последнее, о чем мне сейчас хочется думать, — это судьба фильма. Или фильмов. Прямо сейчас я хочу просто съесть свой гамбургер и ни о чем больше не думать.