Николай Волков - Не дрогнет рука

Раньше меня страшно пугали такие его признания. Теперь же я видела только, что он хочет застращать меня, чтобы я не посмела кому-либо сказать о своем страшном открытии, опасаясь довести его до самоубийства.

Что мне делать? Куда идти? С кем посоветоваться? Робкий, подленький голос подсказывает мне предоставить все своему течению, поверить Радию, что деньги действительно им выиграны. Однако разве я, советская гражданка, могу так поступить? Я должна кому-то рассказать о своих подозрениях. Но едва я начинаю думать об этом, как решимость покидает меня. Ведь это мой брат, любимый брат, мой Радик, которым я когда-то так гордилась. Всю жизнь я заботилась и болела за него душой и как сестра, и как мать. И вот что получилось…

Один человек, о котором я напрасно стараюсь не думать, мне сказал, чтобы я позвала его на помощь, если со мной случится беда. Тогда он думал совсем о другой беде, но эта беда еще страшнее. Я жестоко оскорбила и оттолкнула этого человека. Но если бы он опять… Впрочем, нет, этого не может быть. Зачем ему вспоминать обо мне? И мне незачем постоянно думать о нем. Только лишнее мучение.

А тут еще этот проклятый Арканов. Из-за него я чувствую себя точно в плену. Он следит за каждым моим шагом и даже тогда, когда уезжает из города, потом как-то узнает, где и с кем я была. Наверное, для него шпионят и Клара, и Радий, и даже, как мне кажется, мальчишки из нашего двора. Но, может быть, я ошибаюсь. Я стала такая подозрительная, никому не верю, никому…

Бабкин доставлял мне множество хлопот и неприятностей. Постигший сложную лагерную науку всевозможных уверток и запирательств, скользкий, как уж, он широко пользовался тем преимуществом передо мной, что мог, когда я припирал его к стенке, тупо молчать или все отрицать, в то время как я должен был доказывать ему бесспорность найденных мной улик.

Однако, когда улики против него начали накапливаться, он забеспокоился и заметался, как лисица в капкане.

Ему было предъявлено два обвинения. Первое — в организации бандитской шайки — солидно подкреплялось показанием Лени Зыкова и заявлением выздоравливавшей Языковой, признавшей в Бабкине того человека, который ударил ее по голове. Второе обвинение — в убийстве Глотова — было обосновано слабее. Мы установили только, что топор, которым был убит Глотов, украл у плотника Бабкин. Это подтверждал квартирохозяин Бабкина, видевший у него этот топор. Кроме того, мы знали, что в ночь, когда произошло убийство, Бабкин находился в Озерном.

Бабкин, конечно, понимал, что этих двух улик недостаточно, чтобы осудить его, но опасался, что будут найдены другие, более веские доказательства его вины. Он сообразил, что кара за грабеж неизмеримо легче, чем смертная казнь, грозившая ему за убийство, и решился на ловкий фортель. Чтобы разом опровергнуть наши обе улики, он заявил, что действительно украл у плотника топор, но этот топор у него вскоре же кто-то утащил, а в Озерном в ночь на семнадцатое сентября он быть не мог, так как ездил туда только «для отвода глаз», нисколько там не задержался и сразу же вернулся в Борск с товарным поездом.

— Кому же это вам нужно было отвести глаза? — спросил я его.

— Милиции, известное дело, — отвечал Бабкин с сокрушенным видом. — Ничего не попишешь, придется мне сознаваться. Ведь я в ту ночь залепил скачок с ребятами — Гошкой Саввиным и Сенькой Филициным. Сговорили меня стервецы. Такие, ей-богу, отчаянные, особенно Гошка. Пристал, как банный лист, — не отвяжешься: «Сходи, дядя Федя, хоть разок!». Ну я и согласился с пьяных-то глаз, однако все же, думаю, на всякий случай съезжу хоть до Озерной, покручусь на народе, чтобы, если ребята засыплются, мне в стороне быть.

Записывая это вранье, я подбадривал Бабкина:

— Вот хорошо, что сознались… давно бы так. А кого еще, кроме Морозова и Языковой, вы с ребятами останавливали?

— Какой такой Языковой? — встал на дыбы Бабкин (он еще не знал, что Языкова дала против него показания). — Никакой Языковой я знать не знаю!

— Как же не знаете, когда она вас хорошо разглядела, да и ребята подтвердили, что вы вместе с ними ее грабили. Даже главарь ваш — Саввин дал показание, что, когда он ударил, то вы рядом стояли.

Услышав, что Саввина мы считаем главарем шайки (это было ему на руку), Бабкин, еще немного поломавшись, подписал протокол, в котором признавал свое соучастие в ограблении Морозова и Языковой.

Если такое показание Бабкина почти завершало следствие по делу об ограблении Морозова, то оно ставило под вопрос виновность Бабкина в убийстве Глотова. Я опасался, что суд, толкующий все невыясненные обстоятельства в пользу подсудимого, мог принять объяснение Бабкина за чистую монету и согласиться, будто в момент убийства Глотова Бабкина в Озерном не было.

Неудача с озерненским делом так меня мучила, что я даже похудел. Об этом мне сказала и Галя, заметившая, что у меня заострился нос, и еще один более беспристрастный свидетель — мой солдатский пояс, на котором пришлось проделать одну за другой две дополнительные дырки. Но как же мне было не беспокоиться, когда от исхода этого дела зависели две человеческие судьбы. Прежде всего, судьба и даже жизнь Семина, а также благополучие Ирины. Ведь я не терял надежды, что, в случае удачного окончания данного мне поручения, меня назначат на работу в Каменск, и там я так или иначе постараюсь разрушить замыслы, которые строят в отношении Ирины ее милые родственники и «очаровательный» Арканов. Еще хорошо, что полковник, который не раз по телефону осведомлялся у меня, как идет дело, не отказывал в продлении командировки.

В таком положении я находился, когда полковник позвонил Нефедову и сообщил, что вечером будет проезжать мимо Борска, возвращаясь в Каменск из дальней поездки. Он просил нас явиться к поезду доложить о неотложных вопросах.

На вокзал мы пришли минут за двадцать до прихода поезда и, зайдя в буфет, заказали по бутылке пива, чтобы скоротать время.

Ресторан быстро наполнялся отъезжающими. Большинство из них торопливо, с озабоченным видом, свойственным людям, пустившимся в дальний путь, входили и занимали места за столиками. От нечего делать я разглядывал их, потягивая щиплющее за язык пивко, как вдруг странное поведение одного пассажира привлекло мое внимание.

Высокий худощавый парень в черном ватном стеганом костюме, войдя в зал и взглянув на нас с Нефедовым, вдруг круто повернул обратно и, растолкав в дверях людей, протискался вон из ресторана.

«Чего это он испугался? — подумал я. — Это неспроста. И как здорово он похож на Радия Роева. Только у того нет усов. Уж не приехал ли Радий сюда по каким-нибудь секретным делам, налепив фальшивые усы? Хотя, какие у него могут быть дела?». Все же я поднялся и вышел, чтобы поближе посмотреть на этого парня, но нигде его не нашел.