Виктор Пронин - Банда - 2

Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.

- Рад видеть, Валерий Александрович! - воскликнул Пафнутьев.

- Да ладно тебе, - ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. - Садись.

- Премного благодарен! - отчеканил Пафнутьев.

- Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, - улыбнулся Невродов. - Не забываешь ты меня, не забываешь, произнес он не то с укором, не то с благодарностью.

- На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.

- Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.

- Виноват, - охотно повинился Пафнутьев. - Исправлюсь.

- Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...

- Неужели отсидит?

- Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...

- Не понял? - вскинулся Пафнутьев.

- Да у тебя, - Невродов досадливо отвернулся. - Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?

- Пусть так, - согласился Пафнутьев.

- Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?

- Ордер на обыск.

- Кого обыскивать собираешься?

- Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.

- Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, - проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. - Надеюсь...

- Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.

- Так... И хочешь сделать это официально?

- Как получится, - беззаботно ответил Пафнутьев. - Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.

- Рискуешь, Павел Николаевич.

- А! Семь бед одна ответ, как говорит один мой знакомый.

- Почему одна? - усмехнулся Невродов.

- Голова потому что одна. - Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?

- Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь, за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.

- Ты же знаешь мое положение... Этот человек...

Невродов замолчал.

- - Он еще не зачастил к вам?

- Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть, такие сведения. Тебя это не смущает?

- Подстегивает.

- В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.

- Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.

- Вспомню... Если сам уцелею.

- Есть сомнения?

- Никаких сомнений, Павел Николаевич! - с неожиданной силой проговорил Невродов. - Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что" уцелеть никому не удасться. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич - на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой - последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась но коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после воины на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали воину? Ты слышал об этом?

Невродов вынул платок и; не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и, наконец, вернулся к столу. - Прост... Бывает. Нечасто, но бывает.

- Бывает, - согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выражать понимание более многословно.

Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?

- Hет.

- Почему? - Невродов даже удивился.

- Все есть... И страна, и право. И пока я живой, она продолжается. В джунглях или в городских подворотнях, но продолжается.

- Ты видел расстрел Белого дома?

- Американцы показали.

- Вопросы есть?

- Нет, все ясно. Есть просьба.

- Давай.

- Нужен ордер на обыск.

- Что будешь искать?

- Не знаю... Найду - поделюсь.

- Поделись, - Невродов выдвинул ящик стола, вынул бланк, сходил к сейфу, покопавшись там, нашел печать, жарко и шумно дохнул на резиновый кружочек и с силой прижал к бланку. Пафнутьев даже испугался, не треснет ли стекло под таким весом. - Фамилию и прочее впишешь. Сам и распишешься... Не очень разборчиво. Бумага хорошая, сработает в случае чего... Ты уж на меня зуб не имей... Я объяснил. Зато и от тебя не требую обоснований.

- Понял.

- Уговор прежний.

- Напомните, - не сразу понял, о чем идет речь Пафнутьев.

- Если победа - это моя победа, если поражение...

- Заметано, - Пафнутьев спрятал в карман ордер.

- Один совет, если не возражаешь?

- Давайте.

- Осторожнее. У него ребята отчаянные. Пойдут на вес.

- Быстрота и натиск, - ответил Пафнутьев, поднимаясь.

- Ну-ну. - поднялся и Невродов. - Постой... Тебе ведь нужны люди?

- За тем и приходил.

- Что ж молчишь?

- Робею, - Пафнутьев беспомощно развел руками.

- Когда понадобятся?

- Не скажу.

- Не понял? - насторожился Невродов.

- Победа ваша, поражение мое. А не решения принимать и сроки назначать.

Много раз Пафнутьева выручала полнейшая, вызывающая откровенность. В самый неожиданный момент, когда все пытались друг друга перехитрить, скрывая замыслы и помыслы, он вдруг признавался в нотах, в которых люди сами себе не признаются. И этот его ход ломал сложившееся положение, поговорив, что не верили люди в откровенность и принимали его слова за еще более хитрый ход. Пафнутьев знал - откровенность сильное оружие, которое действует безотказно в схватке с суровым начальством, бестолковым подчиненным, любимой женщиной. Как-то Таня спросила его, почему он к ней все-таки ходит, хотя и не слишком часто.