Николай Лучинин - Будни прокурора

Юрий Никифорович! Если только вы согласитесь указать мне правильный путь в жизни, я твердо пойду по нему и доверие ваше оправдаю.

Ниже был написан адрес.

Лавров и ранее получал письма от своих подследственных, но такое письмо получил впервые. Да-да, сейчас-то он припомнил этого Леонидова, смутно припоминал и дело, по которому проходил этот молодой, но опытный преступник…

Лавров взял лист бумаги и, не откладывая, написал Леонидову письмо.

«Что же, если вы все продумали и все решили, — рад за вас. Приезжайте. Я постараюсь помочь вам найти подходящую работу — возможности здесь большие. И всегда помогу советом, если вы будете в нем нуждаться…»

В течение вечера Юрий Никифорович безотчетно чему-то радовался, будто произошло что-то хорошее. «Ах, да, письмо от Леонидова!» — снова вспоминал он и снова отвлекался от мысли об этом письме, берясь то за газету, то за книгу. Спать лег поздно, но сразу заснуть почему-то не мог.

За тонкой стеной сосед-командировочный включил радио. До слуха донеслись переливчато-мягкие звуки кремлевских курантов. «Эге, — подумал Юрий Никифорович, — времени-то уже вон сколько». И, окончательно решив заснуть, он погасил лампу и отвернулся к стенке.

Мысль о письме сменилась представлением серой папки с надписью: «Дело об ограблении универмага». Эти слова были аккуратно зачеркнуты, а ниже следовало шесть фамилий и наименование статьи. Это тогда удивило Лаврова. Он знал, что универмаг ограбили двое. «Разве еще сообщников нашли?» Но оказалось, что преступников по этому делу привлекалось действительно двое, а вот фамилий у одного из них было пять: Леонидов Борис Андреевич, он же Волков Иван Иванович, он же Шабров Алексей Ильич и так далее.

«Ну и деятель», — подумал Лавров. — Под пятью «псевдонимами» работал, значит привлекался и судился, по меньшей мере, раз пять и каждый раз скрывал настоящее имя. Наверное, старый рецидивист…»

Медленно переворачивался в сознании лист за листом, вызывая в памяти мельчайшие подробности дела, которым Юрий Никифорович Лавров занимался шесть лет назад.

Первые же сведения из протокола допроса обладателя пяти «псевдонимов» подтвердили тогдашнюю догадку Лаврова: старому рецидивисту оказалось всего 21 год. За короткую жизнь он успел пять раз побывать в тюрьме, совершить три побега из мест заключения и быть, наконец, арестованным в шестой раз, но не один, а с напарником, тоже рецидивистом, только возрастом постарше. Пропилив в чердаке двухэтажного здания отверстие, они проникли в универмаг и похитили на много тысяч рублей разных товаров. Таким же образом они совершили в разных городах еще несколько краж и были, наконец, задержаны.

Дело было почти полностью расследовано, оставалось лишь предъявить арестованным обвинение и ознакомить их с материалами следствия. Срок расследования истекал. Надо было торопиться. Перед мысленным взором Лаврова отчетливо возникла картина:

Милиция. Ввели Леонидова. Как ни странно, преступная жизнь не наложила на лицо парня своей характерной печати — нет, у Леонидова открытое лицо, прямой взгляд и одет он аккуратно, чисто. Ни отталкивающей блатной походочки, ни наглой развязности — ничего того, что можно было ожидать, ознакомившись с «богатой» биографией этого преступника. Он вошел в кабинет непринужденно, просто и улыбнулся Лаврову такой подкупающе веселой улыбкой, словно был его лучшим приятелем.

— Здравствуйте, гражданин прокурор. — И остановился у стола в ожидании, когда ему предложат сесть.

Серый коверкотовый костюм сидел на нем ладно, а шелковая рубашка с расстегнутой верхней пуговичкой слегка открывала смуглую шею, и мягкая голубизна шелка перекликалась с голубыми белками больших и блестящих черных глаз.

Лавров осознал только теперь, что разглядывал этого парня тогда с чувством какой-то подсознательной симпатии.

— Садитесь, — с некоторым опозданием предложил он. — Значит, вы и есть Леонидов?

— Именно. Впрочем, если угодно, у меня есть еще четыре фамилии, и ни одна из них не вызывает с моей стороны возражений.

— Да, да, я знаю, — сказал Лавров. — Откуда же они у вас, и зачем так много?

Леонидов невесело усмехнулся.

— Мне бы, гражданин прокурор, и одной за глаза хватило, да вот судьи… Видите ли, они — вернее вышестоящие инстанции — ни разу не пожелали удовлетворить мои просьбы о сокращении сроков, и потому я вынужден был заниматься этим вопросом сам. А когда сам себя амнистируешь, — одной фамилией не обойтись, это и ребенку ясно.

Этот парень был, кажется, еще и остряком. И говорил он гладко, грамотно — вероятно, когда-то учился, жил в более или менее культурной семье. Так что же с ним произошло?..

И Лаврову, несмотря на отсутствие времени, захотелось допросить Леонидова так, как обычно он допрашивал обвиняемых, когда был следователем, — обстоятельно, спокойно, ни в чем не ограничивая собеседника… Да, именно собеседника, потому что со стороны это вовсе не походило на допрос.

Лавров обладал счастливым для следователя даром: он умел разговаривать с людьми, терпеливо выслушивать их, умел расположить к себе, вызвать на откровенный рассказ о жизни, о пути, который привел человека в кабинет следователя. Он старался глубоко понять не только суть преступления, но и его природу: как и почему оно было совершено и мог ли тот, кто его совершил, избежать своей позорной участи — устоять перед искушением.

Леонидов рассказывал о себе охотно. Он, как и предполагал Лавров, оказался сыном обеспеченных и культурных родителей, в детстве прекрасно учился, много читал. Родители баловали его, но занимались им очень мало: оба работали, были еще молоды, увлекались театром, ходили к друзьям…

В одном из клубов, куда молодежь ходила на танцы, пятнадцатилетний Борис подружился с ворами, выучившими его своему «ремеслу». Сначала это была просто бравада, нежелание отстать от новых друзей. Потом это стало для Бориса тайной, первой настоящей тайной, с которой уже трудно было расстаться. Ему даже нравилось сознание того, что вот он, отличник, любимец учителей и болельщиков волейбола, совершает по ночам тайные дела, в которых никому и в голову бы не пришло его заподозрить.

Но вскоре, боясь разоблачения, Борис сбежал из дома. Здесь-то его и засосала окончательно преступная среда. Тюрьма, опять тюрьма, опять, опять. Связь с родителями давно порвалась — он скрывался от них, не мог сообщить им о себе, не хватало мужества.

Со временем пришла уверенность, что ничего уже нельзя изменить, что воровство — его призвание и что эта жизнь ему «вполне подходит».

Юрий Никифорович слушал Леонидова, не перебивая, почти не задавая вопросов, и только когда тот умолк, осторожно возразил ему: