Гастон Леру - Призрак Оперы

— Я не сомневаюсь, ведь ты сам сказал, что теперь я обязательно почувствую…

Но тут Моншармен, все еще ощупывая карман, простонал:

— Булавка здесь, но банкнот я не чувствую.

— Не надо так шутить! Сейчас не время…

— Пощупай сам.

Быстрым движением Ришар сбросил с себя сюртук, они оба схватили его и ощупали: карман был пуст.

Самым интересным было то, что булавка оставалась пришпиленной на прежнем месте.

Ришар и Моншармен побледнели. Сомневаться больше было невозможно.

— Призрак, — прошептал Моншармен.

Неожиданно Ришар накинулся на своего коллегу.

— Только ты прикасался к моему карману! Отдавай мои двадцать тысяч! Отдавай немедленно!

— Клянусь, — выдохнул Моншармен, который, казалось, вот-вот лишится чувств, — клянусь, что я их не трогал…

В дверь снова постучали, он пошел открывать, шагая как заведенный автомат, невидящими глазами посмотрел на администратора Мерсье, обменялся с ним какими-то словами, а потом бессознательным жестом положил в руку своего ничего не понимавшего подчиненного английскую булавку, которая была больше не нужна.

Вошедший в директорский кабинет комиссар первым делом спросил, нет ли новостей о певице. За ним толпилась внушительная кучка любопытных.

— Кристина Даэ случайно не у вас?

— Кристина Даэ? Нет, — ответил Ришар.

Что касается Моншармена, он не мог произнести ни слова. Он чувствовал себя ужасно — гораздо хуже, чем Ришар: ведь если последний еще мог подозревать Моншармена, то он, Моншармен, уже столкнулся лицом к лицу с жуткой тайной, которая издавна приводит людей в трепет, — с Неизведанным.

Вошедшие выжидательно молчали, и Ришар спросил:

— А почему вы спрашиваете, не здесь ли Кристина Даэ, господин комиссар?

— Потому что ее нужно найти, уважаемые господа, — с торжественным видом заявил комиссар.

— Нужно найти? Выходит, она исчезла?

— Да. Посреди спектакля.

— Не может быть!

— Неужели? Но удивительно не только ее исчезновение — удивительно и то, что об этом вы узнаете от меня.

— В самом деле… — смешался Ришар. Потом схватился руками за голову и пробормотал: — Это еще что за новая история? Решительно, есть отчего уйти в отставку…

При этом он машинально вырвал несколько волосков из своих усов и даже сам не заметил этого.

— Итак, — как во сне, повторил он, — она исчезла посреди спектакля.

— Вот именно: ее украли во время сцены в тюрьме, в тот самый момент, когда она призывала на помощь небо, однако я сомневаюсь, что ее унесли ангелы.

— А я в этом уверен! — раздался чей-то голос.

Все разом обернулись. Бледный и дрожащий от волнения юноша повторил с порога:

— Я в этом совершенно уверен.

— В чем вы уверены? — ехидно поинтересовался Мифруа.

— В том, что Кристину Даэ похитил ангел, и я могу назвать его имя.

— Ха! Ха! Ха! Господин виконт де Шаньи утверждает, что мадемуазель Кристину Даэ похитил ангел, не иначе как ангел Оперы?

Рауль огляделся вокруг. В эту минуту, когда он собирался обратиться за помощью к полиции, он бы не удивился, снова увидев здесь того таинственного незнакомца, который недавно призывал его к молчанию. Но того в кабинете не было, и Рауль решился.

— Да, сударь, ангел Оперы, — ответил он комиссару. — И я скажу вам, где его можно найти, когда мы останемся одни.

— Вы правы, сударь.

Комиссар полиции, усадив Рауля возле себя, выставил остальных за дверь, исключая, естественно, директоров, которые, впрочем, не стали бы протестовать, настолько они были выбиты из колеи.

И тогда Рауль громко и отчетливо сказал:

— Господин комиссар, этого ангела зовут Эрик, он живет в Опере и он — ангел музыки!

— Вот как? Ангел музыки! Это уже интересно: ангел музыки! — И, обратившись к директорам, Мифруа спросил: — У вас числится такой ангел, господа?

Даже не улыбнувшись, Ришар и Моншармен покачали головой.

— Эти господа наверняка слышали о Призраке Оперы, — продолжал Рауль. — А я утверждаю, что Призрак Оперы и ангел музыки — это одно и то же лицо и его настоящее имя — Эрик.

Мифруа поднялся и уставился на Рауля.

— Простите, сударь, вы собираетесь посмеяться над полицией?

— Нисколько! — возмутился юноша и с горечью подумал: «Ну вот, еще один не желает меня слушать».

— Тогда что за чушь вы несете насчет призрака?

— Я просто сказал, что эти господа о нем слышали.

— Оказывается, вы знакомы с Призраком Оперы, господа?

Ришар тяжело поднялся из-за стола, покусывая усы.

— Нет, господин комиссар, нет! Мы такого не знаем. Но очень хотели бы знать! — вдруг повысил он голос. — Потому что не далее как нынче вечером он украл у нас двадцать тысяч франков!

И Ришар обратил на Моншармена грозный взгляд, говоривший: «Верни мне двадцать тысяч, иначе я все расскажу». Моншармен понял и ответил сокрушенным жестом: «Ну что ж, рассказывай!»

Мифруа смотрел то на директоров, то на Рауля и спрашивал себя, уж не попал ли он ненароком в сумасшедший дом. Потом почесал затылок и заговорил:

— Призрак, который за один вечер похищает певицу и крадет двадцать тысяч франков, — очень шустрый господин, и я предлагаю рассмотреть эти вопросы по отдельности: сначала — певица, затем — двадцать тысяч. Попробуем говорить серьезно, господин де Шаньи. Вы полагаете, что мадемуазель Даэ похитил некто по имени Эрик. Значит, вы его знаете? Вы видели его?

— Да, господин комиссар.

— Где же?

— На кладбище!

Мифруа так и подскочил на месте и еще внимательнее посмотрел на Рауля.

— М-да… Обычно призраки там и встречаются. А что вы делали на кладбище?

— Сударь, — заявил Рауль, — я вполне отдаю себе отчет в том, что мои ответы кажутся вам странными, но я вас умоляю поверить, что я в своем уме. Речь идет о спасении человека, который, не считая моего любимого брата, мне дороже всех на свете. Я хотел убедить вас, не вдаваясь в подробности, потому что время не терпит. К сожалению, если вам не рассказать эту загадочную историю с самого начала, вы мне не поверите. Я расскажу вам, господин комиссар, все, что мне известно о Призраке Оперы. Но, увы, мне немногое известно…

— Все равно! Все равно расскажите! — в один голос вскричали Ришар и Моншармен, неожиданно весьма заинтересовавшись.

Однако сколь ни велика была их надежда узнать что-нибудь, хоть какую-нибудь деталь, которая могла навести их на след мистификатора, их ждало глубокое разочарование, и им пришлось с грустью констатировать, что Рауль де Шаньи совсем потерял рассудок. Вся эта история о Перрос-Гиреке, о черепах и волшебной скрипке могла родиться только в расстроенном воображении влюбленного.

Впрочем, было ясно, что комиссар Мифруа все больше склонялся к тому же мнению и, конечно же, сам остановил бы поток этой несвязной речи, если бы об этом не позаботились сами обстоятельства.