Гастон Леру - Призрак Оперы

По мере перечисления этих славных браков почтенная дама все оживлялась, выпрямлялась и, наконец, вдохновенно, как пифия перед своим треножником, выкрикнула звенящим от гордости и волнения голосом последнюю фразу пророческого письма:

— «1885 год: Мэг Жири станет императрицей!»

Обессиленная этим последним порывом, билетерша опустилась на стул и через минуту продолжала:

— Господа, письмо было подписано так: «Призрак Оперы»! Я и раньше слышала о нем, но верила только наполовину. А с того дня, когда он объявил, что моя маленькая Мэг, плоть от плоти моей, станет императрицей, я поверила окончательно.

Не было никакой нужды разглядывать восторженную физиономию мадам Жири, чтобы понять, чего можно было добиться от бедной женщины при помощи двух магических слов: «призрак» и «императрица».

Но кто же все-таки дергает за веревочки эту причудливую марионетку? Кто?

— Вы никогда его не видели, он разговаривает с вами, и вы верите тому, что он говорит? — спросил Моншармен.

— Да. Во-первых, именно ему я обязана тем, что моей маленькой Мэг дали первую, хотя и крохотную, роль. Я сказала призраку: «Чтобы моя девочка стала в 1885 году императрицей, придется поторопиться — ей надо немедля дать роль корифеи». Он замолвил только словечко господину Полиньи, и дело было сделано…

— Значит, господин Полиньи его видел?

— Не чаще, чем я, но он его слышал! Призрак шепнул ему только одно словцо в тот вечер, когда господин Полиньи вышел, бледный как смерть, из ложи номер пять.

Моншармен безнадежно вздохнул.

— Да, — снова воодушевилась мадам Жири, — я всегда знала, что между призраком и господином Полиньи есть секреты. Директор делал все, о чем просил его призрак… Полиньи ни в чем ему не отказывал.

— Ты слышал, Ришар? Полиньи ни в чем ему не отказывал!

— Да, да! Слышал! — зарычал Ришар. — Полиньи — друг призрака, а поскольку мадам Жири — подруга Полиньи… — добавил он зловещим тоном. — Однако меня не интересует господин Полиньи. Единственный человек, чьей судьбой я озабочен, — и не скрываю этого! — мадам Жири! Итак, вы не знаете, что в этом конверте?

— Боже мой! Конечно, нет!

— Тогда смотрите!

Мадам Жири испуганно заглянула в конверт и воскликнула:

— Тысячефранковые банкноты!

— Да, мадам Жири! Да! Тысячефранковые банкноты. И вам это хорошо известно.

— Мне, господин директор? Клянусь вам…

— Не клянитесь, мадам! А теперь я вам скажу, зачем вас вызвал. Я собираюсь арестовать вас, мадам.

Два черных пера на шляпе цвета копоти, которые обычно торчали, как два вопросительных знака, тут же качнулись, приняв форму восклицательных знаков; что же касается самой шляпы, она угрожающе дрогнула. Удивление, возмущение, протест и одновременно ужас в движениях самой матушки Жири выразились в экстравагантном пируэте, называемом «жетэ глиссад» — жест оскорбленной добродетели, прыжок, который перенес ее вплотную к креслу директора, заставив того невольно отшатнуться.

— Арестовать меня!

Было просто удивительно, что произнесший эти слова рот не выплюнул в лицо Ришару три оставшихся там зуба.

Но господин Ришар выстоял. Его указательный палец предостерегающе уперся в грудь билетерши ложи № 5.

— Я арестую вас, мадам Жири, как воровку!

— А ну-ка повтори!

И мадам Жири наотмашь ударила директора Ришара по щеке, прежде чем успел вмешаться Моншармен. Правда, директорской щеки коснулась не сухая ладонь старой истерички, а только конверт, виновник скандала. Магический конверт раскрылся от удара, и новенькие банкноты, стайка фантастических гигантских бабочек, закружились по комнате.

Директора вскрикнули в один голос, одна и та же мысль бросила обоих на колени, и они принялись лихорадочно собирать бесценные бумажки.

— Настоящие? — спросил Моншармен.

— Настоящие? — спросил Ришар.

— Настоящие! — закричали оба в один голос.

А над ними скрежетали три зуба мадам Жири, изрыгавшей невнятные ругательства. Отчетливо слышалось только:

— Я — воровка! Ах, какая наглость! Ой, не могу!

Она задыхалась. Она кричала. Потом вдруг внезапно подскочила к Ришару.

— Во всяком случае, вы, господин Ришар, должны знать лучше меня, куда девались двадцать тысяч франков!

— Я? — изумился Ришар. — Откуда?

— Что это значит? — поспешил вмешаться обеспокоенный Моншармен. — Почему вы утверждаете, что господин Ришар знает лучше вас, куда девались двадцать тысяч?

Ришар, чувствуя, что краснеет под пристальным взглядом Моншармена, взял матушку Жири за руку и сильно встряхнул. Голос его загрохотал раскатами грома по кабинету.

— Почему я должен знать, куда делись эти деньги? Почему?!

— Потому что они прошли через ваш карман! — выдохнула старая дама, глядя на него, как глядят на внезапно появившегося черта.

Теперь уже Ришар стоял пораженный. Сначала тяжестью неожиданного обвинения, потом обжигающе подозрительным взглядом Моншармена. И он потерял самообладание, столь необходимое ему в тот момент, чтобы отвергнуть это отвратительное обвинение.

Часто самые невинные люди, застигнутые врасплох внезапным обвинением, которое заставляет их побледнеть, или покраснеть, или пошатнуться, или выпрямиться, или рухнуть в бездну, или протестовать, или вообще молчать, когда надо бы говорить, или хотя бы бормотать что-нибудь, оказываются в одночасье виноватыми.

Моншармен унял воинственный порыв оскорбленного Ришара, готового броситься на мадам Жири, и обратился к ней самым ласковым голосом:

— Как могли вы заподозрить моего коллегу в том, что он положил себе в карман двадцать тысяч франков?

— Я ничего такого не говорила! — заявила с вызовом мадам Жири. — Просто я сама сунула эти двадцать тысяч в карман господина Ришара. — Потом добавила вполголоса: — Раз пошло такое дело, пусть призрак простит меня.

Ришар собирался снова возмутиться, но Моншармен остановил его:

— Постой, постой! Пусть эта женщина объяснится. Я сам буду задавать вопросы. А вообще-то странно, что ты так раскипятился. Мы подошли к тому, чтобы все наконец выяснить, а ты в это время злишься. Ты не прав. Мне, например, все это очень интересно.

Несчастная мадам Жири подняла на него глаза, в которых светилась несокрушимая вера в свою невиновность.

— Вы говорите, что в конверте, который я самолично сунула в карман господина Ришара, было двадцать тысяч франков, но повторяю: я этого не знала, да и господин Ришар сам не знал об этом.

— Вот! Вот! — засуетился вдруг Ришар с победным видом, который Моншармену не понравился. — Я тоже ничего не знал! Вы кладете мне в карман двадцать тысяч, а я об этом не знаю. Интересная получается шутка, мадам Жири.

— Да, — кивнула женщина, — это правда. Никто из нас ничего не знал об этом, но вы-то должны же были обнаружить в конце концов эти деньги. Ришар непременно съел бы мадам Жири, если бы здесь не было Моншармена, но тот был здесь и продолжал допрос: