Гастон Леру - Призрак Оперы

На этом они распрощались.

Перс проводил Эрика до дверей своей квартиры, а Дариус помог ему сойти на тротуар, где ждал фиакр. Эрик сел в него, и подошедший к окну Перс услышал, как он сказал кучеру: «На площадь Оперы!»

И фиакр исчез в ночи. Так Перс в последний раз видел бедного, несчастного Эрика.

Три недели спустя в газете «Эпок» появилось следующее траурное объявление:

«Эрик скончался».

Такова невыдуманная история Призрака Оперы. Как я писал в самом начале, теперь уже нельзя сомневаться в том, что Эрик действительно существовал. Слишком много доказательств имеется в нашем распоряжении, чтобы не признать, что за драмой семейства де Шаньи стоит фигура Эрика.

Не стоит повторять, что дело это взволновало в свое время всю столицу. Похищение певицы, смерть графа де Шаньи при исключительно неясных обстоятельствах, исчезновение его брата и необычная служебная небрежность троих осветителей театра, заснувших странным загадочным сном! Какие драмы, какие страсти и преступления окружали идиллическую любовь благородного виконта де Шаньи и прелестной нежной Кристины Даэ! Что стало с прекрасной загадочной певицей, о которой с тех пор никто никогда больше не слышал? Ее представили, как жертву соперничества двух братьев, и никто так и не узнал, что же произошло на самом деле. Никому не пришло в голову, что, поскольку Рауль и Кристина исчезли одновременно, они могли просто-напросто уединиться от мира, чтобы наслаждаться своим счастьем, чтобы скрыть его от людей после необъяснимой смерти графа Филиппа… В один прекрасный день они сели в поезд на вокзале «Нор дю Монд». Когда-нибудь, может быть, и я сяду в поезд на том вокзале и отправлюсь к твоим берегам, Норвегия, в твои края, безмятежная Скандинавия, искать, если они еще сохранились, следы Рауля и Кристины, а также матушки Валериус, которая также исчезла примерно в то же время. Возможно, когда-нибудь я своими собственными ушами услышу одинокое эхо Севера Мира [31] Название вокзала «Нор дю Монд» переводится как «Север Мира». , повторяющее песню той, что знала ангела музыки.

Уже после того, как неуклюжими стараниями судебного следователя Фора дело было закончено, пресса время от времени пыталась проникнуть в тайну и продолжала задаваться вопросом, какая же жестокая рука подготовила и осуществила столько неслыханных злодейств.

Только одна бульварная газетка, бывшая в курсе всех закулисных интриг и сплетен, написала:

«Это рука Призрака Оперы».

Естественно, это было сказано в ироническом тоне.

Один лишь Перс, которого не захотели слушать и который после визита Эрика не делал больше попыток обратиться к правосудию, знал всю правду.

Он хранил главные доказательства, переданные ему Эриком вместе с трогательными реликвиями.

А мне предстояло собрать недостающие доказательства с помощью самого Перса. Изо дня в день я знакомил его со своими поисками, и он направлял их. Он уже несколько лет не возвращался в Оперу, но сохранил об этом величественном сооружении подробнейшие воспоминания, и не было лучшего проводника по самым потаенным его уголкам. Он же назвал мне имена людей, с которыми я мог поговорить; он натолкнул меня на мысль постучаться в дверь господина Полиньи в тот момент, когда бедняга был почти при смерти. Я не был с ним знаком близко и никогда не забуду впечатления, которое произвели на него мои вопросы насчет призрака. Он посмотрел на меня так, будто перед ним был сам дьявол, и ответил лишь несколькими бессвязными фразами, которые, впрочем, лишний раз подтверждали — и это самое главное, — какое смятение в свое время внес в его и без того хлопотную жизнь Призрак Оперы (П. О.).

Когда я сообщил Персу скупые результаты своего визита к Полиньи, дарога загадочно улыбнулся и сказал:

— Полиньи так и не узнал, как этот гениальный негодяй Эрик (Перс называл Эрика то богом, то мерзким злодеем) управлял им. Полиньи был суеверен, и Эрик знал об этом. Эрик вообще многое знал об общественных и личных делах служащих Оперы.

Когда господин Полиньи услышал в ложе № 5 таинственный голос, который рассказал ему почти всю его биографию и описал его отношения с коллегой, он сразу сдался. Пораженный голосом, идущим откуда-то с неба, он посчитал себя проклятым, а потом, когда этот голос потребовал у него денег, решил, что стал игрушкой в руках одного известного певца, от которого немало пострадал его коллега Дебьен. Они оба, утомившись по многим причинам от директорства, ушли в отставку, даже не попытавшись узнать личность этого загадочного «П. О.», который передал им тот странный перечень их обязанностей. Они ознакомили с этой тайной своих преемников и при этом с облегчением вздохнули, избавившись наконец от истории, сильно их заинтриговавшей, но оказавшейся совсем не смешной.

Так выразился Перс насчет господ Дебьена и Полиньи. В этой связи я спросил его об их преемниках, удивляясь, что в «Мемуарах директора» господина Моншармена так подробно говорится обо всем, что связано с «П. О.», в первой части, и ничего, или почти ничего, не говорится во второй. На что Перс, знавший эти «Мемуары» так, будто сам написал их, заметил мне, что объяснение этому можно найти, если внимательно прочесть строки, которые Моншармен посвятил Призраку во второй части. Вот эти строки, которые больше всего нас интересуют, так как в них просто и ясно объясняется известная нам история с двадцатью тысячами франков:

«По поводу «П. О.» (это пишет Моншармен), о котором в начале «Мемуаров» я изложил довольно странные и фантастические факты, я добавлю только одно: мистификатор очень благородным жестом вознаградил нас за все неприятности, причиненные мне и моему уважаемому коллеге. Должно быть, он решил, что есть предел любой шутке, особенно когда она обходится так дорого и когда на сцене появляется комиссар полиции; и вот через несколько дней после исчезновения Кристины Даэ, в ту самую минуту, когда мы назначили в нашем кабинете встречу господину Мифруа, чтобы рассказать ему обо всем, мы нашли на письменном столе господина Ришара в красивом конверте, на котором красными чернилами было написано: «От П. О.», ту солидную сумму денег, которая перед этим была вытянута под видом шутки из директорской кассы. Ришар тотчас предложил покончить с этим делом и забыть о нем. Я согласился с мнением Ришара, ибо, как говорится, «хорошо то, что хорошо кончается». Не правда ли, мой дорогой «П. О.»?»

Очевидно, Моншармен, особенно после возврата денег, продолжал считать, что он какое-то время был игрушкой буйного воображения Ришара, а Ришар, со своей стороны, не переставал думать, что историю с «П. О.» выдумал Моншармен в отместку за какие-нибудь шуточки.