Владимир Кашин - …И никаких версий

— Ну, ну, — подбодрил Павленко Коваль, когда тот на миг умолк.

— И тут моя мысль соотнеслась с проблемой трущихся пар, над которой давно бьются машиностроители.

Павленко увлекся и уже не останавливался. Глаза его вспыхивали, щеки покрыл румянец. Это уже был не тот человек, который раньше сидел перед Ковалем.

— Я вскрикнул: «Эврика!» И сказал Антону, что у меня появилась интересная мысль. Вы, конечно, не знакомы с этой проблемой…

— Немного знаком. Течь в сальнике, — ответил полковник, чем снова удивил Павленко. — Но вы в это время работали над другой темой, плановой. Так ведь?

— Да, над другой… Но вопрос идеальной шлифовки трущихся поверхностей меня давно занимал.

— А Журавель ею интересовался ранее, этой шлифовкой? До вашего возгласа «эврика»?

— По-моему, нет. Но он сразу все понял — он человек был талантливый и, самое главное, очень хваткий, оборотистый.

— И тут же предложил вам разработать это изобретение?

— Да нет. Во-первых, это еще не было изобретением. Только мысль, идея. Сначала Антон и не проявил к ней интерес.

— А вы?

— Да и я. Ну, поговорили, удивляясь, что все так просто, и занялись своей плановой темой.

— И больше не возвращались к этому?

— Нет. Я же говорю, у нас были другие проблемы.

— Значит, и вас свое открытие не увлекло?

— В то время — нет. Видя, что Антон не зажегся, я тоже остыл. Поймите меня правильно. Когда мысли заняты одним, все другое отодвигаешь в дальний уголок памяти. Пока не освободишься.

— Когда это было?

— Давно. Еще весной… Потом я закрутился. Даже забыл о шлифовке.

— Не придали значения своей находке?

— Возможно. Идей много. Да все не ухватишь.

— А Журавель ухватил.

— Главное, что молча, втихаря разрабатывал. Поймите меня правильно. Мог бы и сказать, посоветоваться… Я что, я ничего… Работай… Только по-честному…

— Вы обиделись на него, когда узнали, что он сам разрабатывает?

— Было. — Павленко словно забыл, что не собирался откровенничать на допросе.

Коваль уже включил записывающее устройство и стал задавать вопросы быстро, требуя такого же быстрого ответа.

— Заявку Журавель подал только от своего имени?

— Да.

— Значит, теперь вы к изобретению имеете только косвенное отношение?

Павленко чуть приподнял брови.

— Как сказать… Вы, наверное, думаете, что гений, то есть Антон, позаимствовал малость у посредственности и потом самостоятельно сделал открытие. А я за это обозлился на него?

— Но нигде ведь не записано, что идея принадлежала вам?

— Почему? Записано. Как-то мы вернулись к этой идее и собирались вдвоем разработать ее, даже заявку совместную написали. Это уже была не просто голая мысль, а кое-что решенное. Но потом я, говорю, закрутился, да и он занялся другим, а я понимал, что без него не пробьюсь… А он тем временем, как оказалось, ухватился за идею серьезно, но решил действовать без меня…

— У вас есть эта совместная заявка? Вы куда-нибудь подавали ее?

— Теперь вижу, что — никуда, хотя Антон намеревался и забрал первый экземпляр. Но копия у меня есть.

— Будете претендовать на то, чтобы довести дело до конца?

Павленко задумался и провел по голове ладонью.

— Даже не знаю. Теперь я не претендую. Поймите меня правильно. Будем доводить всей лабораторией. Я еще не знаю точно, насколько Антону удалось продвинуться в Госкомизобретений как автору, еще нужно макетный экземпляр сделать, потом найти завод…

— О чем вы беседовали в тот вечер с Журавлем?

— Обо всем и ни о чем.

— Кто, кроме вас, был в квартире?

— Ну, Нина…

— Какую работу она принесла?..

Вячеслав Адамович замялся.

— Об этом самом новом методе шлифовки?

— Да.

— Вы тогда впервые познакомились с работой Журавля? В тот вечер?

— Частично. Нина еще не все перепечатала.

— Значит, разговор у вас был не только «обо всем и ни о чем», но и об этом изобретении?

— Касались.

— И вы очень рассердились на Антона Ивановича, что отстранил вас от этого дела? Высказывали ему претензии?

— Допустим, товарищ полковник. Но что вы хотите этим сказать, к чему ведете? Меня в чем-то подозреваете? В его враги записали? Поймите меня правильно…

— В котором часу вы ушли от Журавля?

— Не помню. Я на часы не смотрел. Говорю же, пьян был.

— Не очень. Экспертиза показала, что бо́льшую часть бутылки выпил погибший.

— Однако я быстро пьянею.

— Вы были очень возбуждены. Медицине известно, что при нервном возбуждении алкоголь не сразу действует. Так что полностью были вменяемы.

Павленко пропустил мимо ушей замечание полковника.

— Когда Нина Барвинок ушла, вы еще оставались у Журавля?

— Наоборот. Я ушел первым. Антон хотел ее оставить, и я боялся оказаться третьим лишним.

— Это вы хорошо помните?

— Да.

— Но вы же утверждаете, что были пьяны и ничего не помните. Как же вам удалось запомнить такую деталь, как желание Журавля. Или он открыто высказал его?

Павленко молчал. Жилочка сильнее задергалась на щеке, с которой уже сошел румянец.

— Итак, вы ушли, а Барвинок осталась наедине с пьяным хозяином. В котором часу это было? В шесть, семь, восемь или девять вечера?

— Кажется, в семь или восемь.

— Не позднее?

— Нет.

— У нас есть несколько иные данные, — вздохнул Коваль, раздосадованный упорством Павленко. Но именно то, что молодой ученый скрывал правду, о многом говорило полковнику. — Тогда объясните, почему вас видели у квартиры Журавля в начале двенадцатого. Что вы делали под его дверью? Только что вышли от него? Или, наоборот, возвратились и пытались пробраться в квартиру. Объясните: зачем?

Павленко молчал, опустив голову. Видно было, что он очень испуган и старается это скрыть.

Вячеслав Адамович, конечно, догадался, что милиции удалось получить эти сведения от соседа, офицера, возвращавшегося ночью из командировки. Капитан был удивлен, когда, поднимаясь но лестнице, так как лифт не работал, заметил под дверью Журавля Павленко в халате, из-под которого виднелось нижнее белье. Услышав, что кто-то идет, Вячеслав Адамович, как рассказал офицер, бросился в полуоткрытую дверь своей квартиры…

— Тоже не помните?

Павленко, казалось, оглох.

— Так было это или не было? — строго спросил Коваль.

— Вы что же, товарищ полковник, — вдруг взорвался допрашиваемый, — все-таки меня подозреваете?! В чем же? Поймите меня правильно: я ему не враг был, а друг!..

Коваль вспомнил старую поговорку: «Спаси меня, боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь».

— И все-таки? — настаивал полковник.

— Я сейчас ничего не могу сказать, — упрямо ответил Павленко.

— Ну что ж, — отступил Коваль. — Подумайте. Вспомните. Мы еще побеседуем. А пока попрошу вас никуда из Киева не уезжать. — И, взяв у Павленко, находящегося в полном смятении, подписку о невыезде, Дмитрий Иванович отпустил его.