Жак Фатрелл - Загадка тринадцатой камеры

Как только крыса исчезла в пыльной трубе, я заволновался. Я так рисковал! Крыса — моя или другая — могла перегрызть нитку, другой конец которой я держал в руке; выбежав из трубы, крыса могла утащить записку и деньги туда, где их никто не найдет; тысячи разных случайностей могли помешать мне. Так прошло несколько беспокойных часов. Крыса продолжала бежать до тех пор, пока в камере не осталось лишь несколько футов нитки, из чего я сделал вывод, что она уже выбралась из трубы. Я дал мистеру Хэтчу подробные указания, что он должен делать, получив записку. Вопрос был в том, получит ли он ее?

Мне оставалось только ждать и обдумывать другие планы на случай неудачи. Я в открытую попытался подкупить сторожа и выяснил, что у него хранятся ключи лишь от двух из семи дверей, отделяющих меня от свободы. Тогда я сделал кое-что еще, чтобы заставить понервничать начальника. Я оторвал стальные набойки от каблуков и притворился, что хочу перепилить ими оконную решетку. Начальник поднял изрядный шум из-за этого, он взял за правило даже трясти эту самую решетку, чтобы проверить, прочно ли она держится. Она держалась прочно — пока!

Начальник снова ухмыльнулся. Он уже оправился от изумления.

— Итак, я сделал все возможное и теперь мог только ждать, что будет, — продолжал ученый. — Я не мог узнать, была ли моя записка доставлена или хотя бы найдена, перегрызла ли крыса нитку, которой была привязана записка. И я боялся потянуть назад в трубу эту тоненькую ниточку, соединявшую меня с внешним миром.

В ту ночь я лег на кровать, но не спал, боясь пропустить условный знак — легкое подергивание нити, которое должно было дать мне знать, что мистер Хэтч получил записку. Примерно в половине четвертого я почувствовал это подергивание — и будь на моем месте настоящий приговоренный, даже он вряд ли радовался бы сильнее!

ММ остановился и обратился к репортеру.

— Расскажите лучше сами, что вы сделали, — предложил он.

— Записку на клочке полотна мне принес мальчишка, игравший в бейсбол на площадке, — сказал мистер Хэтч. — Я тотчас же угадал в ней сенсацию, поэтому дал мальчишке десять долларов и приготовил несколько катушек шелковой нити, бечевку и моток легкой, гибкой проволоки. В записке профессора было сказано, что нашедший укажет мне место, где он подобрал ее, и что я должен оттуда начать свои поиски в два часа ночи. Найдя другой конец нити, я должен слегка дернуть ее три раза, а потом — четвертый.

Я начал поиски, вооружившись электрическим фонариком. Прошел час и двадцать минут, прежде чем я отыскал отверстие трубы, наполовину скрытое в бурьяне. Здесь оно было очень широкое — дюймов двенадцать. Затем я нащупал конец нити, подергал, как было условлено, и сразу же почувствовал ответный рывок.

Тогда я привязал к ней шелковую нить, и профессор Ван Дузен начал втягивать ее в камеру. У меня чуть сердце не разорвалось от страха, что нитка оборвется. К концу шелковой нити я привязал бечевку, а когда и она была втянута внутрь, я обвязал ею проволоку. Когда все это было протянуто в трубу, у нас установилась прочная связь между камерой и отверстием трубы, которой крысы не могли причинить вреда.

ММ поднял руку, и Хэтч остановился.

— Все это было проделано в полном молчании, — сказал ученый, — но когда проволока оказалась у меня в руках, я чуть не закричал. Затем мы провели еще один эксперимент, о котором я упомянул в записке. Я проверил, можно ли пользоваться трубой как переговорным устройством. Слышали мы друг друга не очень отчетливо, но я не решался говорить громче, чтобы не привлекать ничьего внимания в тюрьме. Наконец я объяснил Хэтчу, что именно мне нужно в первую очередь. Он, видимо, не сразу расслышал, что я просил азотной кислоты, и мне пришлось повторить слово «кислота» несколько раз.

Вдруг из камеры наверху донесся крик. Я сразу понял, что кто-то услышал нас, и при звуке ваших шагов, господин начальник, притворился спящим. Если бы вы в тот момент вошли в камеру, план побега был бы сорван. Но вы прошли мимо. Никогда я не был так близок к краху.

Теперь, с помощью нашей импровизированной линии связи, вещи с легкостью могли появляться в камере и исчезать по моему желанию. Я просто сбрасывал их обратно в трубу. Вы не смогли бы нащупать проволоку, — сказал ММ начальнику, — у вас слишком толстые пальцы. У меня, как видите, пальцы длиннее и тоньше. Вдобавок я защитил отверстие трубы от посягательств, опять же с помощью крысы — вы помните, как именно.

— Помню, — с гримасой отвращения подтвердил начальник.

— Я рассчитывал на то, что если кто-то попытается исследовать эту трубу, крыса охладит его рвение. Мистер Хэтч не мог прислать мне ничего полезного через трубу до следующей ночи, хотя он все-таки отправил несколько мелких купюр для проверки, и я приступил к осуществлению следующих своих шагов. Только к этой минуте у меня окончательно сложился в голове план побега, которым я в итоге и воспользовался.

Для успеха моего предприятия необходимо было, чтобы часовой во дворе привык видеть меня в окошке. Я добился этого, кидая ему весьма самоуверенные по тону записки на клочках полотна, чтобы к тому же по возможности убедить начальника в том, что я поддерживаю связь с внешним миром через одного из его подчиненных. Я подолгу простаивал у оконца, так чтобы часовой мог видеть меня, и время от времени заговаривал с ним. Так я узнал, что у них в тюрьме нет собственных электриков и что, если что-нибудь случится с освещением, им придется обратиться в электрическую компанию.

Это обстоятельство окончательно открыло мне путь к свободе. Я решил перерезать электрический провод, который проходил всего в нескольких футах под моим окном. Я собирался сделать это в последний вечер моего заключения, как только стемнеет, прикоснувшись к нему концом проволоки, смоченным в кислоте. В результате одна сторона тюрьмы полностью погрузится во тьму до тех пор, пока электрики не исправят поломку. К тому же это должно было помочь мистеру Хэтчу проникнуть во двор.

Мне оставалось сделать еще кое-что, прежде чем приступить непосредственно к осуществлению побега. Нужно было обсудить последние подробности с мистером Хэтчем через нашу переговорную трубу. Я занялся этим полчаса спустя после ухода надзирателя, на четвертую ночь моего заключения. Мистеру Хэтчу опять было очень плохо слышно, поэтому я несколько раз повторил слово «кислота», а потом — слова «шляпа восьмого размера», — именно этот размер я ношу, — что заставило человека из камеры наверху признаться в убийстве. Об этом мне рассказал один из надзирателей на следующий день. Тот человек услышал наши голоса, конечно искаженные трубою, которая вела и в его камеру тоже. Камера подо мной пустовала, поэтому больше никого мы не потревожили.