Юнас Юнассон - Сто лет и чемодан денег в придачу

— Ничего удивительного, что он нас обогнал, — снова вступил умолкший было Аллан. — У него же больше трехсот лошадок под капотом. То ли дело, когда меня везли на «вольво PV444» из Броммы к премьер-министру Эрландеру. Сорок четыре лошадиные силы! Много, по тогдашним временам. Ведь сколько их было у оптовика Густавсона, когда он нечаянно въехал ко мне в…

— Заткнитесь сейчас же, умоляю, господин Карлсон, не то я умру, — сказал прокурор Ранелид.

Председатель «Never Again» продолжил свое повествование. Он, конечно, потерял немного крови, но его сразу же перевязали, не в больницу же обращаться из-за таких мелочей, как ранение мягких тканей, перелом руки, сотрясение мозга и несколько сломанных ребер.

— К тому же Бенни у нас понимает в литературах, — сказал Аллан.

— В литературах? — удивился прокурор Ранелид.

— Я сказал «в литературах»? «В лигатурах», я хотел сказать, и всякой прочей хирургии.

— В литературах я тоже, можно сказать, разбираюсь, — сказал Бенни. — Мой любимый автор — Камило Хосе Села, и не в последнюю очередь его дебютный роман 1947 года «La familia de…»…

— И ты туда же, — хуже Карлсона, — сказал прокурор. — Лучше вернемся к этой истории.

При этом прокурор имел неосторожность глянуть на Аллана, и Аллан тут же сказал:

— Уж пусть господин прокурор извинит, только история уже вся рассказана. Но если он хочет еще послушать, то я могу припомнить парочку передряг — с тех времен, когда еще я был агентом ЦРУ. Или еще почище — когда я переходил через Гималаи. Может, хотите рецептик, как гнать самогон из козьего молока? Тут единственное, что нужно, — это сахарная свекла и немножко солнечного света. Не считая козьего молока, само собой.

Иной раз бывает, язык срабатывает прежде ума — видно, как раз это и случилось с прокурором Ранелидом, когда он, вопреки только что принятому решению, опять не утерпел:

— Ты переходил через Гималаи? В сто лет?

— Да бог с вами! — покачал головой Аллан. — Мне ведь, понимает ли господин прокурор, не всегда было сто лет. Больше того скажу — со мной это вообще только-только случилось.

— Может, перейдем…

— Мы ведь все растем, а значит, стареем, — продолжал Аллан. — В детстве в это, наверное, не верится… Взять хоть юного товарища Ким Чен Ира. Бедняжка сидел и плакал у меня на коленях, а теперь он глава государства, со всеми вытекающими…

— Мы не могли бы оставить это, Карлсон, и…

— Да, прошу прощения. Господин прокурор хотел услышать историю о том, как я перешел Гималаи. Сначала у меня не было других спутников, кроме верблюда, много месяцев, а верблюды, что о них ни говори, не самые веселые спут…

— Нет! — взорвался прокурор Ранелид. — Я хотел совершенно не этого! Я только… Я не знаю… Нельзя ли…

Тут прокурор Ранелид замолчал, а потом тихим голосом сказал, что не имеет больше вопросов… разве вот что — он никак не поймет, почему друзья сидели затаившись тут, посреди Вестеръётланда, когда им прятаться вроде бы и незачем:

— Вы же невиновны, правда?

— В понятие невиновности можно вкладывать разные смыслы, тут важно, с чьей точки зрения и в каком аспекте, — заметил Бенни.

— Вот и я как раз то же самое подумал, — сказал Аллан. — Взять хоть президентов Джонсона и де Голля. Кто был виноват и кто невиновен, что у них отношения не заладились? Не то чтобы я с ними поднимал эту тему, когда мы встречались, нам и без того было о чем поговорить, но…

— Господин Карлсон, голубчик, — взмолился прокурор Ранелид. — Ну хотите, я перед вами на колени встану — только замолчите!

— Не нужно господину прокурору вставать на колени. Я буду сидеть тихо, как мышка, вот прямо с этой минуты, честное слово. За мои сто лет я сболтнул лишнего только дважды: сперва — когда я рассказал Западу, как делать атомную бомбу, а потом — когда то же самое выболтал Востоку.

Атомная бомба — это выход, подумал прокурор Ранелид, особенно если посадить на нее Карлсона и взорвать. Но ничего не сказал. Потому что уже не мог ничего сказать.

И вопрос о том, почему друзья не давали о себе знать в течение трех недель, когда на них был наложен заочный арест, так и не получил прямого ответа, не считая уже приводившихся философских соображений насчет того, что понятие справедливости воспринимается по-разному в разных странах и в разные эпохи.

Так что прокурор Конни Ранелид медленно поднялся, тихо поблагодарил за встречу, за арбуз, за кофе и булочку, за… беседу… и за помощь и сотрудничество. После чего вышел из кухни, сел в машину и уехал.

— А хорошо получилось, — сказал Юлиус.

— Еще бы, — сказал Аллан. — Кажется, я ничего не забыл.

Только в машине, двигаясь по шоссе Е20 в северо-восточном направлении, прокурор Ранелид потихоньку начал выходить из умственного ступора. Постепенно осмысляя историю, которую ему скормили, он подчищал ее и приглаживал, пока не получил вполне причесанный рассказ, который по идее вполне сгодится. Только одно не на шутку огорчало прокурора, когда он оценивал правдоподобность этого рассказа: даже журналисты не поверят, будто источником трупного запаха был столетний Аллан Карлсон.

Тут в прокурорской голове родилась идея и стала расти. Та чертова полицейская собака… Взять и все повесить на проклятую суку !

Потому что если Ранелиду удастся достоверно показать, что это собака сваляла дурака, то открываются неожиданные возможности для спасения собственной шкуры. В таком случае получается, что никакого трупа на дрезине посреди сёдерманландского леса не было. Прокурора самого обманули, и это, в свою очередь, привело к череде логических выводов и решений, оказавшихся в конце концов полнейшим абсурдом, но только ответственность за это ложится не на прокурора — это все та собака!

Может отлично получиться, предвкушал прокурор Ранелид. Единственное, что требуется, — это чтобы история с собакой, потерявшей нюх, получила подтверждение из какого-нибудь другого источника и, разумеется, чтобы… Кикки… так ее звать?.. чтобы Кикки как можно скорее закончила свои дни, во всяком случае, не подтвердила после всей этой истории свою профпригодность!

У прокурора Ранелида кое-что имелось на инструктора-кинолога, работающего с Кикки. Однажды Ранелид закрыл дело о предположительной мелкой краже одного полицейского в магазинчике «Севен-Элевен» — полицейская карьера не должна пойти прахом из-за одного неоплаченного маффина, полагал Ранелид. Но теперь для кинолога настало время расплаты.

— Прощай, Кикки, — сказал прокурор Ранелид и улыбнулся, впервые за долгую дорогу до Эскильстуны по шоссе Е20 в северо-восточном направлении.

Чуть позже зазвонил телефон. Это был сам окружной полицмейстер, на стол к которому только что легли рапорты об опознании и вскрытии.