Поль Констан - Мед и лед

Волко мечтал, чтобы родители Кэндис поссорились с семьями парней, чтобы Стоун восстал против Роузбада, а прокурор против судьи. Но даже если бы на месте Дэвида оказался кто-то другой, это было бы невозможно, а с Дэвидом — тем более. «Он, можно сказать, крупно проиграл. Повесив на него преступление, они обеспечили невиновность трем сынкам богатеньких родителей, а сынки обеспечили Кэндис целомудрие. В общем, одни невиновны, а другая — сама добродетель. Поэтому необходимо изнасилование».

— Кстати, об изнасиловании, — сказала я Розарио. — Если они состояли в сексуальной связи, то изнасилования не было. Если же оно было, то тому должны быть доказательства…

— В Вирджинии любые сексуальные отношения с несовершеннолетними, то есть до наступления восемнадцати лет, считаются изнасилованием, — сообщила Розарио.

Я поняла, почему Россо изо всех сил пытался доказать, что Кэндис вела себя безнравственно и давно спала с мужчинами. Он хотел убрать из обвинения отягчающее обстоятельство — изнасилование. Но у него был пунктик — он считал всех девушек шлюхами. А его манера говорить об этом или делать намеки выглядела просто гнусно. Ибо, как бы Кэндис ни распоряжалась своей свободой, ничто не позволяло детективу говорить о ней в таком тоне. Пока не доказано обратное, она ни разу не занималась любовью, не домогалась ни Энтони, ни Гарри, ни Бадди. Они просто ее приютили, а молодой отец семейства из Франции оказался слишком чувствительным, если так всполошился из-за какой-то девчонки.

Свинья, сучка, подстилка, киска. Не знаю, как круто звучали эти слова по-английски, но точно знаю, что эти слова есть во всех языках. Мое сердце сжималось. Везде оскорбления, везде насилие, везде безумие. Большинство убийств совершается алкоголиками, наркоманами или же сексуальными маньяками, для которых неважно, знакомая ли это женщина, незнакомая, старая, молодая, согласная или не согласная, почти согласная или совершенно неподдающаяся.

И на трупах изнасилованных женщин они оставляли следы, сделанные различными предметами, которых хватило бы, чтобы заполнить витрины в паталогоанатомическом институте. Самые обозленные кусали, разрывали и расчленяли свои жертвы. Мастера своего дела поедали человеческую плоть в сыром или сваренном виде. А в конце всех их мучил вопрос: что делать с телом? Закопать, утопить или сжечь? Найти бензин, облить, чиркнуть спичкой. Шлюшка-поросюшка получила по заслугам, она обуглена, уничтожена, превратилась в пыль и рассыпалась над землей.

В списке осужденных, готовившихся перейти в мир иной, сосед по камере Дэвида Денниса, который за одну ночь убил пятерых. Сначала он изнасиловал, убил и изуродовал мать, потом убил четверых спящих детей и, чтобы довершить свою работу, прирезал собаку. Конечно, он поджег дом. Теперь он просил о снисхождении и даже нашел себе оправдания. Какие оправдания? Подавленный вкус к смерти, неудовлетворенный инстинкт к убийству?

Дэвид Деннис, бедняга, сражался против обвинения в изнасиловании, которое находил возмутительным. Розарио рассказала мне, как он взбунтовался, прочтя судебно-медицинский протокол, в котором утверждалось, что травмы сексуального характера на трупе могли быть причиненными только «силовым проникновением». Дэвид потребовал, чтобы формулировка была аннулирована как необъективная. Эксперт объяснил, что он использовал термин «силовой» в медицинском смысле, что он просто хотел сказать о применении силы, не уточняя, было ли на то согласие жертвы. Адвокат Дэвида не счел нужным продолжать полемику.

А во время процесса эксперт стал подробно описывать вагинальные травмы, утверждая, что они были причинены при «насильственном проникновении». Он не просто не посчитался с возражениями Дэвида, но и ввел в заблуждение присяжных. «Насильственное проникновение» было страшнее, чем «силовое».

Дэвид потребовал провести независимую экспертизу, так как единственным доказательством изнасилования была формулировка официального эксперта. Но судья Эдвард отклонил запрос. Таким образом, присяжные не только поверили в изнасилование, но и наглумились над законом, вынеся приговор на основании единственного судебно-медицинского протокола, который, по мнению Розарио, был сомнительным, так как его составил врач, связанный с должностными лицами Роузбада.

Я восхищалась мужеством Дэвида, который защищал себя один, без средств, с адвокатом, не верившим в его невиновность и требовавшим, чтобы он признал вину: «Надо как можно скорее прекратить этот процесс, пока людей не стало от него тошнить! Никаких деталей, пожалуйста, и ни слова о теле! Вам этого не простят! Давайте признаемся в убийстве и будем отвергать лишь изнасилование, в противном случае вы знаете, что вас ждет».

Когда мы впервые встретились в «Гринливзе», Дэвид показал себя довольно искушенным в судопроизводстве. Он казался расстроенным тем, что я не потрудилась изучить его дело прежде, чем приехать к нему. Он хотел поговорить, но не о дожде и хорошей погоде, не о смертной казни в США, не об условиях заключения — благодатные темы, которые я ему подбрасывала, — а о своем деле и, в первую очередь, о предполагаемом изнасиловании, которое и отправило его в камеру смертников.

Он негодовал, что ни один свидетель не опроверг несправедливый отчет эксперта, что никто из его соседей не рассказал о сцене, которая произошла за неделю до убийства, когда Кэндис всем заявила, что ищет новых сексуальных ощущений и что провела ночь с ним. Она сама пришла в его комнату и осталась. И в ту ночь, когда произошло преступление, она отказалась возвращаться в Роузбад, как он ей предлагал, а осталась спать в его комнате. Этого было достаточно, чтобы доказать, что изнасилования не было, а если и было, то его совершил кто-то другой.

— Я и не предполагал, насколько сильно приревнуют меня эти парни. Между нами все было хорошо до того дня, пока они не познакомили меня с Кэнди и она не переспала со мной. Они почувствовали себя униженными.

Он говорил о Кэнди с большой нежностью. Как о подруге, о чьей ужасной судьбе он сожалел, ведь она оказалась еще ужаснее, чем его. Десять лет тюремного заточения, суд, апелляции, ожидание смертной казни не превратили Кэнди в главную причину его несчастий, не сделали из нее его врага. Он сожалел лишь о том, что до гробовой доски его имя будет связано с девушкой, которая, в сущности, была ему почти безразлична. Он не испытывал никакого чувства мести, ревности, тупой и опустошающей страсти, никакой жажды смерти, которые приписывал ему прокурор Бенбоу в своей обвинительной речи. Он смотрел на их связь как на то, чем она, в сущности, и была — новый эротический опыт для них обоих. Кэнди не любила его, а он не любил ее. Он любил Сьюзан и именно с ней хотел жить. Он никогда не рассказывал ей о Кэнди — конфетке, лакомстве, незначительном приключении.