Джеймс Олдридж - Джули отрешённый

– Это потому, что кое-кто не любит твоего отца.

– Да неужели!

Джули изредка, бывало, вдруг заметит что-то простое, житейское и вот так сообщит тебе о своем открытии, ну, точь-в-точь как ребенок сказал бы, что солнце заходит каждый вечер.

– Ну, до свидания, Кит, – сказал он, соскочил с перил и пошел к «Веселым парням», утирая лицо крохотным платочком – уж конечно, не своим, а Нормы. И наверняка Норма нарочно оставила нас наедине – и сделала это ради Джули.

Я хотел еще послушать его игру, но остальные заиграли, а он просто сидел на стуле и не прикасался ни к одному инструменту. Ни дать ни взять нищий пациент в приемной врача. Сидит и ждет. И его острые локти и колени и драные туфли куда больше бросаются в глаза, чем ярко-синяя курточка, – поглядел я, поглядел, и вдруг захотелось уйти. Не желал я больше никакой музыки. Не желал видеть, что он тут с собой делает, – я-то ведь понимал: его привел сюда вовсе не джаз «Веселых парней». Джули и здесь, как всюду, вел все ту же войну. Он по-прежнему сражался со своими духовными врагами с той злостью, что прорвалась у него зимой и так испугала его мать, с властью любовно обнимающих рук, со всем ужасающим гнетом набожности, царящим в этом добродетельном доме. То было не отступничество, но нескончаемая борьба, и, уходя из старого полутемного сарая, я все думал, какова-то будет окончательная, решающая битва Джули со всем тем, против чего он бунтует.

Мне, конечно, любопытно было бы зайти к Джули и посмотреть, как относятся к его скандальному поведению миссис Кристо и ее жильцы, но уж очень не хотелось выслушивать жалобы миссис Кристо и терпеть ее материнские объятия. Да еще говорили, что в городе опять появился доктор Хоумз, а уж с ним встречаться я и вовсе не желал. Он целый год разъезжал по Австралии, проповедовал свою веру на севере и на юге. А теперь возвратился во всеоружии проклинать закоснелых в грехе и спасать желающих спастись.

Но, в конце концов, я все-таки пришел в дом Джули, привел меня туда приезд Бетт Морни. Она вернулась из учительского колледжа на летние каникулы, а через неделю получила письмо от миссис Кристо, что Джули болен и спрашивал про нее, и только тут я спохватился, что сам не видел его чуть не полгода.

– Посоветуй, Кит, как быть? – спросила она. – Пойти мне к нему?

– А почему бы нет? – сказал я.

– Но если он хочет меня видеть, почему же сам не написал?

– Ну, кто его знает, Бетт? У Джули ведь всегда все не как у людей,

– Хотела бы я все-таки знать. Ужасно боюсь, приду, а он вовсе меня не ждет.

Мы только что столкнулись с Бетт у дверей «Стандард». Я не видел ее год с лишним, и за этот год она из прелестного подростка превратилась в прелестную девушку, такую прелестную, что просто глаз не отвести. В то лето была она тем привлекательней, что и не подозревала, как мы все ею восхищаемся, У нее по-прежнему не было врагов, и чуть не каждый в нашем городе ощущал радостные приливы гордости оттого, что есть у нас такая девушка.

– А ты знал, что он болен? – спросила меня Бетт.

– Ничего не знал, – сказал я, – я его сто лет не видел.

– Вот потому-то я и не хочу прийти без спросу, а вдруг он будет недоволен, – сказала Бетт. – Просто не знаю, как быть.

Я понимал, что ее тревожит, и сказал, что я зайду к Джули и поосторожней разведаю, что с ним такое. И заодно узнаю, правда ли он хочет ее видеть или это снова мать пытается скрепить их дружбу.

Я пошел в ту же среду, и оказалось, я так давно не был здесь, что совсем забыл, до чего уродлив этот дом, чья нагота и убожество ничем не скрашены, не смягчены. Я собрался с духом, дверь отворилась, на пороге встала миссис Кристо – она глубоко вздохнула, и, не успев увернуться, я очутился в ее восхитительных объятиях.

– Кит, – прошептала она мне на ухо, – а я уж и не надеялась тебя увидеть.

– Здравствуйте, миссис Кристо!

– Ш-ш-ш| Он может услышать, – все так же шепотом продолжала она.

– А что такое? Что случилось?

– Сам увидишь. – Она вся трепетала, словно пыталась дать мне что-то понять. – Пожалуйста, Кит, не говори ему, что я тебя звала, скажи, сам пришел. Пожалуйста, так и скажи, ладно? Ведь я и вправду тебя не звала, верно?

– Ну да…

– Я ведь ни слова тебе не говорила, верно?

– Ну, да, конечно.

– Я тебе хотела написать, – сказала она, и в глазах ее появились слезы, точно пенка на молоке, – но Джули не позволил. Я совсем потеряла голову. Это было ужасно. Но мне пришлось написать Бетт. Не могла я от нее скрыть.

– Бетт мне сказала, – тихонько подтвердил я, входя за ней в кухню.

– Но ему, пожалуйста, не говори, Кит. Ничего ему не говори, ладно?

– Ну, конечно, не скажу.

– Что же мне оставалось делать… – Миссис Кристо стиснула руки, прижала к груди, словно пыталась утишить боль. – Он ничего мне не позволяет.

– Да что с ним такое? – вставил я, наконец.

– Он мне не говорит.

– А доктора вы звали?

– Он ничего мне не позволяет. Ему так было плохо, я думала, он умрет.

– И давно это с ним?

– Уж несколько недель, целый месяц, наверно. Больше…

– Господи, – пробормотал я. – Бедняга Джули.

Миссис Кристо дрожащими пальцами утирала слезы.

– Это его господь покарал. Кит. Это кара небесная.

– Джули не за что карать, миссис Кристо. Он ничего такого не сделал, сами знаете.

– Я-то знаю. Кит. Но больше ведь никто не знает. Все думают, он сбился с пути истинного. Но Джули не виноват. Виноваты другие, его вынудили. В наши дни все погрязли в грехе, даже славные люди тоже.

– Но из-за этого он не мог заболеть, – стоял я на своем.

– Тогда почему же он лежит и не встает? Что-то с ним неладно, Кит. Ты сам увидишь. На него смотреть страшно.

– Все обойдется, – сказал я.

Миссис Кристо уже хотела благодарно меня обнять, но я отступил за стол и сказал:

– Может, я пойду, взгляну на него?

– Хорошо, – прошептала она. – Только ничего ему не говори, ладно?

Я вышел из-за стола и прошел за ней через кухню на крытую веранду по другую сторону дома – в обитель Джули: на двенадцати квадратных футах железная койка да комод из сосновых досок. Голый дощатый пол, москитная сетка, серые стены.

– Вот твой друг Кит, – решительно объявила миссис Кристо, однако в голосе ее сквозила неуверенность и мольба. – Он сам пришел тебя навестить. Я ни слова ему не говорила, Джули. Он только что пришел. – Она держала меня за руку, словно я был единственным доказательством ее невиновности.

С Джули никогда ничего нельзя было предвидеть, а сейчас я уж вовсе не знал, чего от него ждать. Но, взглянув на него, совсем утонувшего в серой постели, так что виднелось только лицо, я чуть не ахнул. Он явно был очень болен. Лицо обтянуто, щеки ввалились. Всегда матово-белая кожа стала совсем прозрачной, блеклой, точно увядающий лепесток. Но глаза смотрели сурово и сверкали, словно он только что прошел через какое-то жестокое испытание, и лишь теперь я понял, что при всей своей худобе и угловатости раньше он всегда был жилистый и здоровый. Хрупкий, конечно, но не болезненный. А сейчас передо мной совсем еще мальчишка, которого свалил серьезный недуг. Скорей всего (уверен, что не ошибаюсь) он перенес сильнейшее воспаление легких.