Айзек Азимов - Дуновение смерти

Он набрал номер и долго ждал, слушал длинные гудки.

— Да, — отозвался наконец слабый голос.

— Роберта? Это профессор Брейд.

— Здравствуйте, профессор Брейд. Неужели вы хотите сказать, что утром был семинар, а я про него забыла?

— Нет, Роберта, ничего похожего. Я позвонил, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

— О!..

Последовало молчание, и Брейд представил себе, как она собирается с силами, чтобы голос ее звучал нормально.

— Со мной все в порядке. Я приду в лабораторию.

— Вы уверены, что сможете прийти?

— Вполне.

— Ну тогда, Роберта, если вы хорошо себя чувствуете, я хотел бы… — Он взглянул на часы: уже без двадцати двенадцать, и хотя неудобно торопить Роберту, но черт возьми, она живет тут же, у самого университета и может дойти сюда за пять минут. — Я хотел бы попросить вас прийти пораньше, часам к двенадцати.

Роберта снова помолчала.

— Если через пятнадцать минут не поздно, то я успею.

— Хорошо. И знаете что, давайте вместе позавтракаем.

Снова пауза. Затем настороженный голос:

— Вы хотите о чем-то со мной поговорить, профессор Брейд?

— Да, — Брейд не счел нужным уклоняться.

— О моей работе?

— Нет. По личному делу.

— Я приду, профессор Брейд.

— Хорошо. — Он повесил трубку.

Брейд просмотрел дневное расписание. В программу лабораторной практики входили все те же альдегиды и кетоны.

Ему очень хотелось пропустить на этот раз лабораторные занятия. Он не обязан был на них присутствовать, но все же взял за правило появляться в лаборатории хоть ненадолго. Во-первых, могли возникнуть вопросы, на которые лаборантам трудно ответить, а кроме того, его присутствие поднимало настроение у студентов. Если профессор, читающий курс, упорно не заглядывал в лабораторию, студенты переставали серьезно относиться к лабораторной практике.

Тем не менее, Чарльз Эммит безусловно мог и сам провести занятия. Он работал уже второй год, к тому же Роберта поможет ему с реактивами и никаких осложнений не произойдет.

Ладно, там видно будет.

Роберта Гудхью тихонько постучала в дверь кабинета, и как только она вошла, Брейд взял шляпу и пальто.

Улыбнувшись, он сказал с некоторой принужденностью:

— Вы не возражаете, если мы отправимся в Риверсайд-Инн? Возьмем мою машину, и к часу я доставлю вас обратно.

— Хорошо.

Казалось, Роберту ничего не трогало. Она была невысокая и довольно плотная. Покрой оранжевого костюма подчеркивал ее полноту. Брейд только теперь заметил на ее смуглом лице небольшие усики и полоски редких волос вдоль щек. «Наверное, она страдает из-за этого», — подумал он. Нельзя было назвать ее дурнушкой, но и красотой она не отличалась.

— Может быть, мы встретимся у подъезда? — предложил Брейд. — Я только загляну к Чарли и скажу ему, чтобы сегодня он не пользовался открытым огнем.

В Риверсайд-Инн было многолюдно, но они расположились в нише с видом на реку и на проходившее вдоль берега шоссе. (Природа в чистом виде становилась с каждым годом все более недоступной роскошью.)

— Я представляю себе, как вы удручены вчерашним происшествием, — сказал Брейд.

Они заказали завтрак, и теперь Роберта сидела, кроша свою булочку и пристально глядя на четыре шеренги бегущих машин. Она прошептала:

— Да.

— Мне казалось, что вы… — он не мог найти слов, — дружили с Ральфом.

Роберта взглянула на него, и глаза ее внезапно наполнились слезами.

— Мы должны были пожениться, как только он получит степень.

Официантка подала телячью отбивную в сухарях для Брейда, салат с яйцом для Роберты, кофе и маленькие молочники со сливками. Возникла спасительная пауза, и за это время Брейд смог прийти в себя.

— Простите, — сказал он, — я понятия не имел, что дела обстоят таким образом. Если бы я знал, я бы не стал вызывать вас сюда.

— Неважно. Так, наверное, даже лучше. Оставаться дома было бы куда тяжелей. — Она явно старалась взять себя в руки. Собрав все силы, она твердо посмотрела ему в глаза: — Вы хотите поговорить о Ральфе?

Брейд не сразу нашелся, что ответить.

— Не хочу, чтобы это прозвучало кощунством, но встает вопрос, как быть с его исследованиями. Однако при таких обстоятельствах…

Она нахмурилась:

— Вы собираетесь продолжить его работу?

— Знаете, пожалуй, не стоит обсуждать это сейчас. Подождем.

«Какая глупость, — с тоской думал он, — вытащил из дому девушку, у которой только вчера умер жених, и пристаю с вопросами. Но откуда же я мог знать?»

Роберта внимательно наблюдала за ним.

— По-моему, вы не любили его, — заметила она.

Брейд вздрогнул. Неужели она прочла это по его озабоченному лицу?

— Вы ошибаетесь, — возразил он, — я очень ценил Ральфа.

— Спасибо вам за ваши слова, но думаю, что это не так. Я знаю, его любили очень немногие, и я понимаю почему.

Она снова принялась крошить булочку и, едва попробовав салат, отодвинула тарелку.

— Он был странный человек, колючий, ершистый. Чтобы преодолеть его настороженность, требовалось время, зато потом вы понимали, какой он хороший. Добрый. Преданный. — Она помолчала. — Вчерашний вечер я провела с его матерью. Несчастная женщина! Господи! Ну как это могло случиться? Поверить не могу, что он допустил такую нелепую ошибку!

Брейд быстро спросил:

— У него есть еще родственники, кроме матери?

— Нет. — С минуту она смотрела на него. — Вы ничего не знаете о Ральфе, не правда ли, профессор Брейд? О том, как он жил?

— Боюсь, что нет, Роберта. Теперь я понимаю, надо быть ближе к своим студентам, больше интересоваться их жизнью. Но вам неприятен этот разговор!

— А мне только и осталось — говорить о нем, — ответила Роберта.

Опустив голову, она принялась разглядывать свою тарелку, и пряди ее прямых волос упали на лоб.

— Он ведь не американец, вы знаете?

— Да? (Это-то Брейд знал.)

— Он и его мать единственные остались в живых после… чего-то ужасного. Он никогда не рассказывал подробностей, да ведь это и неважно, правда? Его отца застрелили, старшую сестру тоже убили — не знаю как… Он боялся всего на свете. Вы знаете, жить в Америке тоже оказалось не так-то легко. Чужая страна, чужой язык. Я думаю, он был слишком напуган, чтобы доверять кому-нибудь по-настоящему или хотя бы допускать, что у кого-то могут быть добрые намерения. Настороженность у него стала привычкой. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Я думаю, да, Роберта.

— Получился какой-то порочный круг. Он не мог избавиться от своей подозрительности, не мог довериться людям, и они злились на него, становились жестокими. А это понуждало его к нелепым поступкам. Ему было трудно работать вместе с другими аспирантами. Ему вечно казалось, что у него все отнимают: сначала отняли семью, потом — детство. Если кто-то брал мензурку, которую он вымыл, он приходил в бешенство и лез в драку. Глупо, но мог ли он рассуждать после всего, что пережил? А профессор Ранке разве попытался понять? Он его вышвырнул и все. Для Ральфа это было еще одним поражением. Он еще больше ушел в себя.