Фридрих Незнанский - Опасное решение

Несмотря на свою, более чем своевременную, помощь агенту Скоркиной, Александр Борисович не мог до конца рассчитывать не то что на ее помощь, но хотя бы лояльность в отношении себя и своих дальнейших действий. Единственное, что ему, как он понимал, удалось, это установить некий паритет: я – информацию тебе, ты, соответственно, – мне. Но это вовсе не означало, что между ними установились доверительные отношения и она больше не станет доносить начальству, то есть Привалову, который требует от нее максимального внимания к «москвичу». Еще как будет! Ну, может, как говорится, в щадящем режиме. Потому что если она пропустит тут что-то серьезное, генерал с нее шкуру спустит. Или на зону обратно отправит, откуда, надо понимать, и взял к себе «на работу». Такое практикуется, когда органы вербуют агентуру из контингента осужденных не за особо опасные уголовные преступления, предоставляя им именно как бы некую свободу и самостоятельность. Но только человек, соглашающийся на сотрудничество, всегда попадает в еще большую зависимость от воли и прихоти своего «работодателя». Вот и Настя, походя, заметила в телефонном разговоре с Приваловым, что на зоне ей было лучше, легче, во всяком случае…

Из этого следовал вывод, что Турецкому «подставлять» Настю тоже не стоит, гораздо лучше сохранять нейтралитет. Ну, опохмелять время от времени – видно, тут и «гнездится» причина ее слабости.

И на Катю тоже надо выйти осторожно, не привлекая к ней внимания Скоркиной, уж ей-то Настя ничем не обязана и может донести начальству об интересе, проявленном Турецким к «гражданской жене» осужденного Калужкина. И это произойдет после того, как Привалову уже стало известно о посещении москвичом Антона в следственном изоляторе. Наверняка их разговор и записывался, и просматривался, хотя никаких следов специальной аппаратуры Александр Борисович в комнате для свиданий чисто визуально не обнаружил. Значит, все эти записи немедленно будут заново подвержены тщательному анализу, и разговор о старых ульях не пройдет теперь мимо внимания генерала. Или его экспертов. Поэтому и действовать надо немедленно. Ну, а Настю придется все-таки немного дезавуировать, предупредить тех, с кем ему придется еще столкнуться, о том, что она – «тайный агент» Привалова и с ней надо быть максимально осторожными. Однако говорить ей об этом нельзя, только себе хуже сделаешь…

Турецкий решил позвонить Зине в медпункт, чтобы с ее помощью повторить встречу с Нефедовой. Но оказалось, что, как говорится, на ловца и зверь бежит: Катя как раз сидела у нее в кабинете, пришла за лекарством от простуды для своего сына Петечки: мальчик вспотел, и его продуло на ветру, кашлять начал. Словом, все пришлось кстати. Зина тут же передала ей телефонную трубку, и Турецкий условился, каким образом ему будет максимально удобно прийти к ней в дом, чтобы договориться о возможности тайного проникновения в жилье Калужкина: уж ей-то должны быть известны секреты пчеловода.

Все в действительности оказалось проще, чем он предполагал. Ульи Антон хранил не в доме, а в пристройке, где держал ровную для них температуру зимой. Соответственно, и старье тоже в дом не нес, а выбирал материал, еще годный к дальнейшему употреблению, а остальное сжигал в печке ледяными, ветреными зимами. Где держал этот материал? Так в сарае же, где дрова. А в рабочих ульях, расставленных в саду, трудились пчелы. Но некому было без хозяина откачивать мед, освобождая пространство для следующих взятков. Погибнут пчелы без хозяина, никто не захочет лезть в ульи и помогать «работягам». Катя боялась этих кусачих насекомых, а больше опытных пчеловодов в станице не было. Очевидно, об этом в первую очередь и беспокоился Калужкин, сказавший о гибели своих пчел. Это он имел в виду, а не документы какие-то. Хотя все может быть, надо проверять. Но и в рабочие ульи тоже ведь не полезешь, надо попробовать порыться среди старых. Причем сделать это по возможности днем, а не ночью, подсвечивая себе фонариком, луч которого могут заметить посторонние.

И еще на это время было бы неплохо отвлечь внимание Насти Скоркиной от ее прямых обязанностей: наблюдать и докладывать, в станице же все – как на ладони. А нейтрализовать «тайного агента» могла бы только Зина, ибо ей единственной и мог здесь довериться Турецкий.

Словом, небольшую, в сущности, но тщательную по исполнению операцию надо было хорошо подготовить, ибо Александр Борисович не собирался срывать бумажки с тусклыми печатями с дверей дома и пристроек Калужкина. И тем самым давать повод обвинять его в незаконном проникновении в опечатанное судебными органами жилище. Незачем было так откровенно нарушать закон, и Катя должна была знать и подсказать, как обойти его, – это ж, в сущности, и ее было жилье. Просто, арестовав Калужкина, судебный пристав выселил женщину вместе с ее сыном из «чужого» для нее теперь дома, – брак-то гражданский, и у нее имелся по соседству свой домик. В общем, этим делом Александр Борисович и занялся, выпроводив пришедшую наконец в себя Настасью к ней домой. Вместе с недопитой бутылкой, которую та бережно прижимала к своей «отсутствующей» груди…

Во второй половине дня Зина зашла в дом покойной Дарьи и увидела неубранную посуду на столе, опустевшую Дусину бутылку, о которой говорил Саня, и подремывавшую на диване Настю, которая сразу встрепенулась от скрипа двери.

– Чего надо? – недружелюбно спросила Скоркина и не без труда уставилась на гостью, опустив ноги на пол.

– Здравствуйте, Настасья… извините, не знаю, как по батюшке. Я – медсестра местная, может, слышали, в медпункте сижу. Тут недавно Александр Борисович, ну, который из Москвы приехал и отдыхает у Мамонтовой, заходил. Сказал, что вы приболели. Вот я и шла мимо, дай, думаю, загляну, может, какая помощь нужна? Чем богаты, как говорится.

«Зря, наверное, я ее побеспокоила, – подумала Зина, – спала бы себе и спала. Она ж опять в «разобранном состоянии», если даже обувь не могла снять, и ей сейчас не до «работы». Но кто ж знал?

– А зачем мне помощь? – по-прежнему недружелюбно, разглядывая гостью заплывшими глазами, спросила «тайный агент», как, смеясь, назвал ее Саня.

– Так ведь все ж мы – люди, надо помогать. Или вам лекарство какое-нибудь надо? От головы там… от сердца? Вид у вас действительно нездоровый. Что болит-то? – участливо допытывалась Зина.

– Душа болит. – Настя хрипло засмеялась, отчего лицо ее болезненно перекосилось, и она сжала ладонями виски.

«Э-э, милая, – с юмором подумала Зина, – тебе другое лекарство необходимо…»

И на ее лице отразилось полнейшее понимание недуга, так здорово скрутившего женщину. А та и сама тоже видела, что Зина без особого труда распознала симптомы ее болезни. Посмотрела жалобно на медсестру и развела руками.