Фридрих Незнанский - Опасное решение

– Ну, ты – артист!.. А если не отпустит? И компенсацию потребует? В смысле утоления?

– А ты спокойно пообещай. По возвращении. Он же не предпримет попытки овладеть желанной красавицей прямо в служебном кабинете? Или попытается?

Она посмотрела на него и покрутила пальцем у виска. Он усмехнулся.

– Значит, тем более абсолютный козел. Я бы непременно воспользовался такой роскошной удачей.

– Ну, ты – другое дело. – Людмила рассмеялась и открыла коленки, да так, что Турецкий только огорченно покрутил головой и сморщился, словно от нестерпимой боли. – А если уеду, что мне в Москве делать? И сколько времени? Тут же какая-никакая, а работа. У нас туго с этим.

– За это не беспокойся. Главное, чтоб ты тут «под раздачу» не попала. Ну, договорились?

– Ладно, попробую… – Она вздохнула. – А если не поверят, позвонят отцу? А там?..

– А там будут готовы ответить. Проконтролируем, только звонков не будет, слишком мелкое событие… Спросят, кто был, что ответишь? Не знаешь? Подсказываю. Это я был, заехал на прощание ручку поцеловать и спросить, что передать отцу. Потому что время поджимает, материалов собрано – по горло, картина полностью ясна, остались мелочи. Но это – уже в Москве будет решаться. А когда лечу, не сказал, наверное, завтра-послезавтра. Некогда будет прощаться.

– Тебе это надо?

– Только в том случае, если будет задан вопрос. Можешь даже посожалеть немного, что хороший мужик «просквозил» мимо твоего носа. Но – не сильно, маленько раззадорь их, а глухая ревность не нужна.

– Кино снимаешь?

– Нет, но тебе нужна правда. Точнее, ее абсолютное подобие.

– Умный, да?.. А целовать когда будешь, умник?

– Да хоть прямо сейчас…

Затемненные стекла тем и хороши, что иногда за ними можно чувствовать себя относительно свободно…

Перед тем как выйти из машины, спросила только:

– Еще увидимся?

– Обязательно, – бодро ответил он. – Москва не так велика, как представляется…

Филипп вошел в здание аэровокзала и достал телефон.

– Я – тут.

– На выходе справа любимая твоя серая «девятка», из окна торчит рука.

Через минуту Филя садился в салон. Откинулся на спинку, сказал: «Привет!» – и положил назад небольшую сумку с немногими своими дорожными вещами и ноутбуком.

– Вводи в курс. Какие проблемы?

– Ну, у тебя и вопросы, однако! – Турецкий покачал головой, трогая машину. – Что ж, если хватит терпения, слушай… – И Александр Борисович начал скрупулезно, с первого дня своего пребывания здесь, пересказывать последовательность событий, коим был свидетелем, а также непосредственным участником. Пришлось и уйти в историю, то есть вспомнить, что за расследованием и по какой причине занимался в станице Грязнов. С кем имел контакты, каковы были выводы и последствия. Зная, что иной раз истина может нечаянно открыться среди, казалось бы, незначительных деталей, он старался не забыть ничего, что, по его мнению, могло бы иметь отношение к череде совершенных преступлений, включая факты самих следственных действий. Словом, когда подъезжали к Замотаевке, картина, по признанию Филиппа, стала для него «прозрачной до самого донышка». Это хорошо, потому что у Турецкого было еще полно неясностей. Это он мог через Людмилу «бросить» генералу Привалову «весточку» о том, что материалов – по горло и картина ясна, за исключением нескольких мелочей. Но там и задача стояла иная: очень хотелось, чтобы генерал запаниковал. А то что же получалось? Ходят вокруг «темные люди», все знают, что они преступники, все, кроме тех, кто должен их отлавливать.

Филипп полностью разделил заботы коллеги и заявил со всей ответственностью, что лично предпримет любые усилия, чтобы исправить нетерпимое положение. А по поводу собственно «усилий» он распространяться не стал, поскольку они были хорошо известны Александру Борисовичу за годы их совместной трудовой деятельности на тернистой ниве борьбы с преступностью. Некоторые из «усилий» можно было бы, пожалуй, с большой натяжкой назвать определенно законными. Нет, конечно, сильно «за рамки» выходить никто не собирался. Есть же грань, за которой вдруг начинает мучить совесть, в том смысле, что мог бы и помягче решить вопрос, да времени не хватило.

Агеев долгое время, самые лучшие свои годы, был «человеком войны», когда многие проблемы, даже большинство из них, решались в соответствии с требованиями обстановки, а никак не в плане настоятельных советов правозащитников. Таковы были условия.

Вот и в борьбе с преступностью, особенно в тех ее сферах, где иной раз «усилия» правоохранителей странным образом совпадают с «усилиями» уголовников, Филипп, при острой, разумеется, нужде, действовал так, как его научили хорошие люди. Те, что отправляли молодежь за тридевять земель на войну, в истинном смысле которой разобрались только потомки. Грамотно действовал, хотя кое у кого мог и возникнуть вопрос: как же, мол, так, – в мирное время, да фронтовыми методами? Удивляло, что никто впоследствии как-то не жаловался на применение Филиппом дополнительных «усилий». Кто-то не успевал, а кому-то казалось, очевидно, что жалоба сама по себе бессмысленна. Ну, что она может еще добавить к тому, что уже им же сказано? Молчал бы – другое дело… Очень ценил Турецкий это прекрасное рабочее качество Фили Агеева. Потому и обрадовался, когда Славка предложил прислать в станицу именно его.

Александр Борисович умел, но не любил стрелять. Он прошел в свое время правильную школу Грязнова, а тот постоянно повторял, и Саня тоже усвоил, что самое противное на свете – это стрелять в живых людей. И нередко повторял эту ставшую широко известной фразу своим ученикам – студентам-юристам и практикантам. Тоже имея к тому основания.

Здесь, в станице, Турецкий не предполагал пока стрелять, но, как говорится, кто знает! Это человек предполагает, а располагает-то Всевышний и никто другой. Так что если не объявится конкретная надобность применять оружие, то силовая защита потребуется совершенно определенно, а до мастерства Фили дотянуться редко кто мог. Более того, никто и предположить не мог, что в этом невысоком и невзрачном человеке, подбирающемся к своему полувеку, таится такая опасная взрывная сила. Внешность, известно, бывает обманчивой, и Агеев с удовольствием пользовался этим распространенным заблуждением, причем вполне профессионально. Поэтому и чеченцы, о которых достаточно подробно рассказал Александр Борисович, частично и со слов Грязнова, сразу заинтересовали Филю. Служа в разведке спецназа, он, естественно, владел языком «маленького, но гордого» народа, – в пределах необходимого, разумеется.

В Замотаевке Турецкий надеялся получить от криминалиста Жоры результаты дактилоскопической экспертизы. И если предположения о принадлежности отпечатков пальцев беглым бандитам-боевикам из федерального розыска подтвердятся, этот факт мог бы во многом облегчить решение вопроса о роли одного ответственного генерала в совершенных преступлениях прошлого года, «повешенных» его же стараниями на невиновного пчеловода.