Себастьян Жапризо - Западня для Золушки

Я не сумела помешать себе поднести свободную руку ко рту и резко обернуться, отчего от плеч до макушки меня пронзила острая боль.

— Не пугайся, Мики, я друг. Пошли. Нам надо поговорить.

— Кто вы?

— Ничего не бойся. Пойдем, прошу тебя. Буквально на пару слов.

Он довольно деликатно взял меня под руку. Я не стала противиться. Мы были слишком далеко от кабинета Франсуа Шанса, чтобы он смог привести меня туда силой.

— Вы следили за мной?

— Да. Когда ты пришла, я просто потерял голову. Я не узнавал тебя, а ты словно бы и не знала меня. Я подождал тебя у дома в машине, но ты выскочила из подъезда так стремительно, что я даже не успел тебя позвать. Потом ты свернула на улицу с односторонним движением, и я с большим трудом тебя отыскал.

Крепко держа под руку, он довел меня до своей машины — черного седана, припаркованного на площади, по которой я перед этим проходила.

— Куда вы меня повезете?

— Куда пожелаешь. Ты ведь не обедала? «У королевы» — помнишь такое?

— Нет.

— Это ресторан. Мы частенько там бывали. Мы вдвоем. Мики, поверь мне, тебе нечего бояться.

Сжав мне руку, он заговорил быстро-быстро:

— Ведь ты сегодня приходила ко мне. По правде говоря, я не надеялся, что ты когда-нибудь вернешься. Я понятия не имел об этой… Ну, в общем, что ты ничего не помнишь. Я уж и не знал, что и подумать.

Глаза у него были чернющие и блестящие, голос без выражения, но приятный, под стать его возбужденному состоянию. Он выглядел расстроенным. Мне он не нравился, без всякой на то причины, но я перестала его бояться.

— Вы подслушивали под дверью?

— Ваш разговор был слышен в прихожей. Садись в машину, прошу тебя. Письмо было от меня. Меня тоже зовут Франсуа, как и патрона. Франсуа Руссен. Тебя ввел в заблуждение адрес…

Когда я села на переднее сиденье его машины, он попросил меня называть его на «ты», как прежде. Я была не способна связно мыслить. Просто смотрела, как он достает ключи, включает зажигание, удивлялась тому, что у него дрожит рука. Еще больше я удивлялась тому, что сама не дрожу. Должно быть, я любила этого человека, раз он был моим любовником. Вполне естественно, что, встретив меня снова, он нервничает. А я как бы вся одеревенела. И если и дрожала, то от холода. Только холод был реальностью.

Пальто я не сняла. Я надеялась, что вино меня согреет, и пила куда больше, чем следовало бы, и от этого мои мысли отнюдь не прояснились.

Оказывается, я познакомилась с ним в прошлом году у Франсуа Шанса, у которого он работал. Осенью я провела в Париже десять дней. Судя по тому, как он описывал начало нашей связи, он был у меня далеко не первый, и я буквально оторвала его от работы, чтобы запереться с ним в номере одной из гостиниц в Милли-ла-Форе. Вернувшись во Флоренцию, я писала ему обжигающе-пылкие письма, которые он мне покажет. Разумеется, я ему изменяла, но скорее из куража и от безысходности, потому что была вдали от него. Мне не удалось добиться от тетушки устроить ему липовую командировку в Италию. Снова мы встретились уже в этом году, в январе, когда я приехала в Париж. Безумная страсть.

Конец истории — а он был неизбежен (пожар) — показался мне весьма и весьма туманным. Возможно, частично это было под действием вина, но обстоятельства запутывались все больше и больше с появлением на сцене персонажа по имени Доменика Лои.

Была ссора, пропущенные свидания, другая ссора, когда я дала ему пощечину, еще ссора, когда я не то чтобы дала пощечину, а просто-таки избила До — ярость моя была такова, что она на коленях молила меня о пощаде, а отметины от моих ударов носила добрую неделю. Был еще эпизод без видимой связи с действием, где была проявлена неделикатность — то ли им, то ли мною, то ли До. А после уже вообще никак не связанные одна с другой вещи: ревность, погребок на площади Звезды, подозрительное влияние дьявольского персонажа (До), стремящегося разлучить меня с ним (с Франсуа), внезапный отъезд на «МГ» в июне, письма без ответа, возвращение цербера (Жанны), все более и более подозрительное влияние дьявольского персонажа на цербера, озабоченный голос (мой) в трубке во время телефонного разговора Париж — мыс Кадэ, который продолжался двадцать пять минут и стоил ему целого состояния.

Он говорил без умолку и потому ничего не ел. Заказал еще бутылку вина, много суетился, много курил. Он догадывался, что его рассказ я воспринимаю с недоверием, так что в конце концов стал присовокуплять к каждой фразе «уверяю тебя». В груди у меня стыл ледяной ком. Когда я вдруг подумала о Жанне, меня обуяло желание уронить голову на руки, на скатерть — то ли чтобы заснуть, то ли чтобы расплакаться. Она отыщет меня, она поправит у меня на голове берет, она увезет меня далеко от всего этого, подальше от этого гадкого невыразительного голоса, от этого звяканья посуды, от этого дыма, что ест мне глаза.

— Пойдем отсюда.

— Прошу тебя, еще секундочку. Только не уходи! Мне надо позвонить в контору.

Не будь я столь одеревенелой, не чувствуй я себя так погано, я бы ушла. Я закурила сигарету, но не смогла ее вынести и тотчас раздавила в тарелке. Я сказала себе, что, будь эта история рассказана по-другому, она показалась бы мне не такой мерзкой и я, возможно, узнала бы в ней себя. Со стороны все выглядит неправдой. Но кто, кроме меня самой, мог знать, что у этой безмозглой дурехи в душе? Когда ко мне вернутся воспоминания, канва событий, вполне вероятно, сохранится, но это будет уже совсем другая песня.

— Пошли, — сказал он. — Ты на ногах не держишься. Я тебя такую не отпущу.

Он снова взял меня под руку. Открыл стеклянную дверь. Набережные залиты солнцем. Я сижу в его машине. Мы спускаемся вниз по улицам.

— Куда мы едем?

— Ко мне. Послушай, Мики, я понимаю, что рассказал тебе все это очень бестолково, так что лучше забудь. Мы поговорим об этом позже, когда ты хоть немного поспишь. Все эти волнения и потрясения любого взвинтят. Так что не торопись судить обо мне плохо.

Точно так же, как это сделала бы Жанна, он убрал правую руку с руля и положил ее мне на колено.

— Как здорово обрести тебя вновь, — сказал он.

Когда я проснулась, за окнами было уже темно. Никогда еще с тех первых дней в клинике у меня так зверски не болела голова. Франсуа тормошил меня за плечо.

— Я сварил тебе кофе. Сейчас принесу.

Я находилась в комнате с занавешенными окнами и с самой разнокалиберной мебелью. Кровать, на которой я лежала в юбке и пуловере и с покрывалом на ногах, была раскладным диваном, и я вспомнила, как Франсуа его перед этим раскладывал. На столике на уровне моих глаз я увидела фотокарточку со своим изображением — или, вернее, с изображением меня прежней — в серебряной рамке. У подножия кресла, стоящего напротив дивана, на ковре валялись газетные вырезки доктора Дулена. Должно быть, пока я спала, Франсуа их просматривал.