Станислас-Андре Стееман - Из дома никому не выходить

Под родительским кровом Аделия скучала и томилась примерно восемь часов в день. Под супружеским она делала это двадцать четыре часа в сутки. Послеобеденное время было строго расписано: то прием у дам-патронесс, то посещение рукодельных мастерских, устроенных с благотворительной целью, то марш солидарности, то распределение продуктов и одежды между особо нуждающимися, да еще уроки игры на фисгармонии, да еще контроль за яслями, а от пяти до семи — сводки. Точно так же были расписаны заранее и вечера: в понедельник вечером мистер Пламкетт в общих чертах набрасывал свою воскресную проповедь; во вторник вечером писал вступление; в среду вечером переходил к сути дела; в четверг вечером искал противоречия и сердито их опровергал; в пятницу вечером переходил к заключительной части; в субботу вечером он вслух и непременно в присутствии всей семьи читал все целиком; в воскресенье, произнеся, наконец, свою проповедь, просил близких высказать искреннее и обоснованное мнение. (Если хорошенько вдуматься, это был самый безрадостный вечер за всю неделю…)

Вполне естественно, что после десяти лет подобного существования Аделия не в меру заинтересовалась полковником Бабблом, ушедшим в отставку из Индийской армии и поселившимся в соседнем доме. Стена между их владениями была необычайно низкой, а полковник — необычайно высоким. В первый же раз, как новый сосед принялся поливать венерины башмачки в своем саду, он щедро оросил щиколотки миссис Пламкетт, и это происшествие дало ему повод для великолепной шутки, над которой он сам же первый и засмеялся. Миссис Пламкетт втайне испытала волнение. Полковник Баббл, хотя и несколько багровый из-за пристрастия к крепким напиткам, лишь незначительными деталями отличался от ее идеала мужчины. У него были смеющиеся глаза, бойкий язык, и — вскоре миссис Пламкетт с совершенно восхитительным чувством стыда в этом убедилась — он не прочь был дать волю рукам. Полковник Баббл с жаром рассказывал про охоту на тигров (при этом редко успокаиваясь на том, чтобы застрелить одного-единственного зверя), о сражениях, где один бился против десяти, и о закатах солнца над Гангом. Случалось ему также показывать фотографии, сделанные с натуры перед тем, как он убил тигра, или после того, как истребил врага. Миссис Пламкетт в течение целых трех недель мужественно сопротивлялась таким непобедимым чарам, но в Рождество, отбросив колебания, перешагнула разделявшую их стену и объявила полковнику, что готова последовать за ним, куда ему будет угодно, пусть даже на край света. (Впрочем, она вроде бы явно предпочитала край света.) Полковник, совершенно ошеломленный, от удивления разинул рот и чуть не упал. Он ведь никогда ничего себе не позволял, кроме легких вольностей — так, по-соседски. И больше всего боялся осложнений. Не зная, куда деваться, он усадил Аделию за стол, поставил перед ней чашку цейлонского чая (лично им привезенного оттуда), отправился звонить соседям и вежливо, но твердо попросил пастора Пламкетта прийти к нему и увести свою жену, пока она не простудилась.

Аделия, которой тогда исполнилось двадцать шесть, чудесным образом оставалась все такой же свеженькой блондинкой. К следующему Рождеству — к этому времени ее муж и золовки вот уже год как с ней не разговаривали — вы назвали бы ее образцовой женой пастора: она скромно одевалась и не менее скромно высказывалась, к месту цитировала Библию и при любых обстоятельствах уповала на Господа. Дамы-патронессы находили, что она переменилась к лучшему, а бедняки могли, не краснея, принимать от нее помощь.

Даже война не в силах оказалась отвлечь ее от внутреннего монолога. Похоже, она не заметила и послевоенных лишений.

Можно было ожидать, что мистер Пламкетт, — при его-то больных почках, больной печени и больном сердце, — умрет от почечной недостаточности, цирроза или инфаркта. Но он скончался от анемии, и неудивительно — сочетание трех его диет могло прикончить и более крепкого человека.

Миссис Пламкетт было в то время сорок пять лет, спина ее согнулась, зрение ослабело. Она осталась на свете совсем одна — или почти одна: золовки одна за другой ее покинули, а мать умерла от потрясения во время блицкрига. Из всей родни у нее и был-то лишь неувядаемый мистер Мердок. Мистер Мердок предложил ей вести у него хозяйство, но она отказалась. Больше того, она оборвала его упрашивания довольно-таки резкой фразой. Некоторые уверяют, будто жизнь в пятьдесят лет только начинается. Почему бы не поверить им? Она мужественно перенесла первые недели траура, после чего решила — совсем как накануне свадьбы — перепробовать все то, в чем до сих пор ей было отказано. Но она не очень знала, как за это взяться, и тщетно старалась пробудить уснувшие желания. Птице, слишком долго просидевшей в клетке, поначалу трудно бывает летать. Овдовевшая миссис Пламкетт без всякого толку провела неделю в Лондоне, две недели в Венсции, месяц в Париже. Ее строгие темные монашеские платья повсюду выглядели нелепо. Она не вызывала интереса ни у кого, если не считать, конечно, корыстного интереса метрдотелей и шоферов такси. Она столкнулась с чуждым, враждебным ей миром. И уже начинала скучать по своей клетке…

Все изменилось в тот день, когда в казино Монте-Карло, у стола с рулеткой, она встретила Джо Уоррена.

Ее сразу потянуло к Джо Уоррену. Возможно, причиной стало то, что она нашла в нем отдаленное сходство с полковником Бабблом. Джо Уоррен был настолько же стройным, насколько полковник был коренаст, настолько же бледным, насколько полковник полнокровен, настолько же сдержанным, насколько полковник общителен. Если хорошенько поразмыслить, оказывалось, что у них всего одна общая черта, но в глазах Аделии она и выглядела наиболее существенной: обольстительная беспечность все повидавших мужчин.

Джо Уоррен только что поставил на восемь чисел: двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, тридцать, тридцать один, тридцать два и тридцать три. Правильный квадрат, в котором центральная клетка осталась свободной.

— Не пропустили ли вы двадцать девять? — не удержалась от вопроса Аделия, тронув его за рукав.

Джо Уоррен, несколько удивившись, смерил ее ледяным взглядом, который соскользнул по вдове подобно струйке воды, постепенно согреваясь.

— Не угадали. Я стараюсь его разморозить.

— Но вы же на него не поставили! — воскликнула Аделия, ничего не поняв.

Джо Уоррен по-прежнему не сводил с нее потеплевшего взгляда.

— Намеренная провокация. Таким образом я заставлю его выпасть.

— Но… В таком случае, вы заранее проиграли!

— Я на это и рассчитываю, — объяснил Джо Уоррен. — Для того, чтобы выиграть, надо уметь проигрывать, — любезно прибавил он. — Я поставлю на это число, и поставлю много, как только «двадцать девять» начнет наверстывать упущенное.