Инна Булгакова - Сердце статуи

— Иван Петрович, мы вас слушаем.

И он заговорил с угрюмым бесстрастием.

— Не хочу размазывать, но я, действительно, попался… еще тогда, 9 мая. Я более чем спокойно относился к женщинам, но она показалась мне ребенком, чистым и доверчивым, как будто не ведающим, что творит.

Семен фыркнул, доктор посмотрел на него задумчиво и заявил:

— А может, такой она и была.

— На редкость искушенная бабенка…

Я перебил Сему:

— Наверное, перед каждым мужчиной она представала в том облике, в котором он жаждал ее видеть. Врожденный инстинкт и чувство перевоплощения.

— Да как будто он не видел голую Цирцею в мастерской!

— Я ей сказал об этом в тот же вечер… вы с Нелей уже уехали. Сказал, что она губит себя, свое будущее. Она удивилась: будущее? Когда придет любовь истинная и взаимная, ей уже нечем будет отвечать. Она так серьезно задумалась и сказала, что больше не станет позировать.

— Иван Петрович, а где в это время я пребывал?

— Ты как раз спустился из мастерской и засмеялся: «Еще как станешь! А то изумруд отберу». Твоя реплика показалась мне шутливой, но Вера вдруг заплакала, говорит: «На, возьми!»

— Неужто отдала?

— Нет.

Мы, уже втроем, усмехнулись. Семен даже заржал; но вообще было не смешно. Доктор продолжал:

— Ты ушел наверх, и она вскоре за тобой: надо его успокоить.

— Умолять, чтоб я драгоценность в гипсе не замуровывал.

— Ты вспомнил?

— Подруга ее донесла.

— Ведьмочка! — восхитился Семен. — Какую сценку разыграла: слезы, раскаяние, невинность…

— Иван Петрович, а утром?

— Да, я сделал ей предложение.

— Вас, видимо, влекло к моим девочкам.

— То есть?

— В юности у меня была Любовь. Но сейчас не об этом. Небось всю ночь ревностью терзались?

— Макс, я тебе искренне…

— И я искренне ищу мотив преступления. Вы, конечно, потребовали, чтоб она порвала со мной.

— Вера дала слово, и, по-моему, вы с ней больше не встречались, — он помолчал. — Как выяснилось, до 3 июня. Я хотел с тобой поговорить, но она упросила: я должна сама, по-честному, Макс меня слишком любит.

— О, проклятая драгоценность! — вырвалось у меня. — Как бы просто — поговорили и разбежались навсегда.

— Ты уверен?

— Уверен: мне нужна была не Цирцея, а Надежда.

— В общем, она сказала, что написала тебе письмо.

— Когда сказала?

— 1 июня, в нашу последнюю встречу перед моим отъездом на Оку.

— Где вы встречались?

— Она приехала ко мне домой.

— Письмо показала?

— Нет.

— И тут соврала! Письмо написано 7-го. Почему она сразу не поехала с вами?

— Ждала вызова на съемки.

— Да ведь уже 2-го ей стало известно, что роль дали Наташе. А 3-го явилась ко мне с Семой…

— Сама по себе!

— Заткнись! — произнес доктор властно. — «Медовую неделю» она провела с тобой.

— Докажи! Ничего, кроме страха и отвращения…

— Докажу! Ты ведь считаешь, что Макс у тебя маску позаимствовал.

— Макс, извини, в последнее время здесь никто не бывал, кроме тебя.

— Я бывал.

Сема сделал движение к доктору, кресло покатилось, я предупредил:

— Господа, поросята! Поменьше пыла — или вызвать Котова?.. Иван Петрович, вы как-то упомянули о местном слесаре-сантехнике.

— Когда ты рассказал о разбитых посмертных масках, я начал понимать пружину происшедшего — статуя в саду качнула головою, — вспомнил смерть Нели. Я знал, что ты снял с не маску, о которой, кстати, скорбящий муж ни разу не упомянул. И решил раздобыть улику.

— Почему втайне от меня?

— Потому что ему есть что скрывать, — вставил Сема с искренней ненавистью. — Он борется за свою жизнь, разве не видишь?

— Я действительно круто замешан в эту историю, ты уже понял, Макс. Да, я воспользовался отмычкой.

— У меня друзья-оригиналы-маргиналы, — вставил Сема с ядовитой иронией. — Шарил тут по полкам…

Доктор пожал плечами.

— Роковые обстоятельства. Маску я обнаружил сразу в семейном алтаре, так сказать. Стало мне не по себе как-то, странно, жутко. Неля со стены смотрит… И ведь был намек, что она из-за Верочки погибла. Я напал на след — совершенно интуитивно (мистическая деятельность подсознания) ощутил их присутствие… мертвых. Открыл ящик письменного стола и среди всевозможных ювелирных вещиц обнаружил вот что, — Иван Петрович достал из сумки крошечные золотые часики. — Узнаешь, Сема?

— Надо же! — отозвался ювелир. — Начисто о них забыл. Вот ведьма, а?

— Не она ведьма, — возразил доктор, — а ты скупердяй.

Да, что-то завязано на золоте, на драгоценностях (плата за грех) — этот подспудный мотивчик всплывал время от времени в потоке инфернальных страстей: Хома Брут, ухандокавший ведьмочку, но какой ценой — она достала его после смерти. Не хочу об этом думать, расспрашивать, хочу Надежду. Я уцепился за чистый образ, помянув про себя: «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила…» Пушкин победит подземный мрак, гробовой… Но я же сам, своими руками, уничтожил «Надежду».

— Узнаешь, Сема? — повторил доктор, возвращая меня в их мирок, как в камеру.

— Я купил, я заплатил.

— Сема говорил мне, Иван Петрович. Еще в марте она часики в скупку принесла. Подарок режиссера (еще один поросенок), он в Оке утонул.

— Как это?

— Создатель «Императрицы» утонул в вашей речке во время съемок. Несчастный случай.

— Какие-то кругом случаи… — произнес Сема в пространство.

— Так она в марте тебе часики принесла?

— Понимаешь…

— 1 июня они были на Вере.

Мы воззрились на ювелира. Он начал с сумасшедшей обстоятельностью:

— Деньги я заплатил в марте, но часики она шиш отдала. И я змейку не дал. А почему я должен…

— Так ты струпа снял? — живот отреагировал Иван Петрович.

— Зачем? С живой. Я тогда еще не знал, что она должна умереть.

— А, ты еще не решил! Его алчность подвела, Макс…

— Не алчность, а забывчивость!

— Брось! Не смог вовремя избавиться от золота. И от маски — безумное влечение к атрибутам смерти — распространенный феномен, своего рода некрофилия. Двух покойниц обобрал.

Я вздрогнул: не в своем ли грехе обвинил меня некогда этот ненормальный? Он бормотал:

— Я любил свою жену — живую. А теперь боюсь. Боюсь мертвых, они укоряют — вот почему я не могу пойти на кладбище. Ребят, неужели вы не понимаете? Она впутала нас…

— И ты отомстил, — констатировал Иван Петрович.

— Не тебе бы становиться в позу.

— Иван Петрович, а вы-то почему все скрывали?

— Эх, Макс, я тоже хорошо… хорош тут душок меж нами.

— Дух разложения, распада.

— Если б я знал, что она была связана с ним, что последнюю свою неделю она провела с извращенцем…

Семен возмутился:

— Да я не с мертвой снял, дурачки, что вы в самом деле! Я посадил ее в электричку…

— 3 июня? — уточнил я; все тяжелее становилось мне поддерживать разговор, как в вязком сне.